Массивный двухэтажный дом был виден издалека, светилась застекленная веранда. На веранде стояла принаряженная елочка. Новый год — семейный праздник, и компания была небольшая. Мама Любы в нарядном темно-вишневом платье с кружевным воротником весь вечер хлопотливо бегала между столом и кухней. Массивный, грузный Папа солидно беседовал с сослуживцем в двубортном бостоновом костюме моды пятидесятых годов. Тосты, шампанское… Люба включила магнитофон. «Хоп! Э-э-хоп!.. Хоп! Э-э-хоп!..» Лилька, в тонком черном свитерке и короткой юбочке, вытащила на середину зала Папу. Тот, снисходительно улыбаясь, неуклюже топал ногами, изображая что-то вроде фокстрота.
Я вышел на веранду. Лилька выбежала следом и в полном изнеможении упала в кресло. Отдышавшись, она взяла из лежавшей на столе пачки сигарету и начала неумело чиркать спичкой.
Я не курю. Когда-то в школьной уборной курили и для этой цели я позаимствовал, мягко выражаясь, у отца пачку сигарет. Разговор был коротким: отец просто запретил мне тратить заработанные им и мамой деньги на табак, и я должен был помнить, что каждая тайком купленная сигарета будет просто ворованной. Через это я не смог переступить, а со временем «не курить» стало привычкой. Лилька же просто переводила табак: раздувала щеки и выпускала дым с видом величайшего наслаждения. Заметив мой насмешливый взгляд, она закашлялась и бросила сигарету. Потом начала рассказывать, как Люба водила ее на второй этаж. Там еще четыре комнаты блистали роскошью, изящной меблировкой и гобеленами в стиле Приматиччо.
— Что же это за стиль такой? — спросил я.
Глеб показал мне дом. Особой роскоши и гобеленов я не видел, но все сделано добротно, надежно, удобно. На первом этаже зал, кухня и прочие удобства. Гараж для «Запорожца» и курятник по последнему слову техники, только успевай сыпать корм, собирать яйца и рубить леггорнам головы.
На веранду вышел Папа, в обеих руках он нес бутылки с пивом. За ним со стаканами шел сослуживец, которого все запросто называли Захарычем. Папа грузно уселся в кресло, достал из кармана пятикопеечную монету, положил ее на ноготь большого пальца и сковырнул с бутылки пробку. Налив в стакан пива, он с наслаждением выпил.
— Раньше дети были в семье помощниками, — заметил он.
— Раньше… — неуверенно отозвался Захарыч, усаживаясь за елкой. — Дак не о том речь! Темные люди были раньше, неграмотные…
— Во! А сейчас все светлые. Любка в восьмом классе такие туфли затребовала, каких мать и в двадцать пять не носила. Купили, чтоб была не хуже людей. Избалованы они сейчас этой светлостью за чужой счет.
Появился Глеб. Он закурил и стал слушать Папу, который говорил, что люди сейчас хотят не просто поесть, а вкусно; не просто одеться, а модно; не просто мебель в комнату поставить, а заграничный гарнитур.
— Все, что выше естественных потребностей, относится к нравственной культуре, — сказал Глеб. — Но здесь два пути: к ожирению и к совершенству.
Папа поморщился, на крупном лбу появились глубокие морщины.
— Не люблю высоких моралей. В жизни всегда как потопаешь, так и полопаешь! Захарыч, скажи по совести. Мы с тобой вместе баранки на полуторках крутили. Ты двоих парней на ноги поставил, в люди вывел. Я вот этот дом построил.
— Нашел чем хвалиться! Давно мог бы получить квартиру, а то вбухал в эти кирпичи лучшие годы.
— Знаю я эти квартиры… — Папа отхлебнул пива. — А у меня хоромы. Опять же «Запорожца» Любке купил. Народить пятерых большого ума не надо — вопрос в том: как они с нынешними понятиями в люди выйдут?
— Да так и выйдут, — отозвался из-за елки Захарыч. — Нам было труднее, не пропали. Я по автобазе сужу… Все молодые шоферы с десятилетками дело знают туго.
— Эти грамотеи машины за полгода вдрызг разбивают, потому что не знают им цены. Я свою первую полуторку из утиля по винтику собирал.
— Дак время было… Работы много, техники мало.
— Понятия были другие. Мы тогда только на себя надеялись, своими горбами всего в жизни добивались. А они пришли на все готовое!
Глеб вскинул голову, но промолчал. Папа неторопливо поднялся и медленно пошел в дом, по стене за ним поплыла большая черная тень. Ушел и Захарыч.
Глеб заговорил тихо, выстраданно. Папа работал шофером, возил на рефрижераторе кур с местной птицефабрики. По дороге заворачивал домой и отгружал кур по весу оставленного запасного колеса. Потом мама их продавала. В домашнем курятнике кур держали для отвода глаз.
По совести надо было бы сообщить куда следует, но Люба об этих операциях ничего не знала. Сказать — значит поссорить ее с родителями, а Глеб считал, что и без этого испортил ей жизнь, ведь она могла встретить нормального парня и жить в свое удовольствие.
Сейчас рефрижератор к дому больше не подъезжает. Но отношения у Глеба с тестем натянутые, мирное сосуществование двух родственных систем под одной крышей.
— Из Кременчуга пришел ответ, — сказал Глеб в конце разговора. — Летом поеду на собеседование, тогда все и решится. И точку на всей этой семейной путанице смогу поставить, когда сам буду чего-нибудь стоить. Иначе все правильные взгляды и хорошие поступки не имеют смысла.
В январе Лилька получила первую зарплату и тридцать рублей внесла на покупку паруса. Глеб наотрез отказался взять деньги. Лилька обиделась и на следующий день сама купила три метра болоньи. На слова благодарности она ответила капризными гримасками: какая, мол, ерунда. Но видно было, что чувствовала она себя предельно счастливой.
Глеб пошел в магазин уцененных товаров прикупать недостающие двадцать семь метров. Болоньи в магазине не оказалось. Продавец сообщил, что какая-то девчонка вчера сказала находившимся в магазине женщинам, что сейчас это самый модный уцененный дефицит…
Глеб принес свои старые конспекты по аэродинамике, и мы начали заниматься теорией. Наверное, и я только тогда узнал: почему летают самолеты, откуда берется подъемная сила, что такое «качество» летательного аппарата?
Люба принесла толстую пачку писем. Она вела переписку. Ребята охотно отвечали, как летают, где достают материалы для аппаратов. Оказывается, в стране есть организационный, технический и методический центр дельтапланеризма, проводятся соревнования. Летают люди в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет самых разных профессий — от школьников до профессоров и маршалов. Люба предложила нам обратиться за помощью в горком комсомола.
Глеб подумал и сказал, что не стоит беспокоить людей по пустякам.
— Почему это по пустякам? — спросила Лилька. После покупки болоньи она относилась к дельтапланеризму с любовью. — Счастливые люди должны летать как птицы.
— Во времена Уточкина и Ефимова авиация была только спортом, считалось, что летают только фанатики, романтики и авантюристы, — напомнила Люба. — Но без их настойчивости и энтузиазма сегодняшний мир был бы беднее.
— А даже если и спорт! — заметил Васька. — Чего тут плохого? Чуваки спортивной ходьбой занимаются — это же дурнее не придумаешь, — а все в экстазе!
— Что же получается? — уныло спросил Боб. — Душа горит, а без какого-то куска болоньи никакого счастья в жизни!
— Счастье — это творчество, любовь и чистая совесть, — сказал после долгого раздумья Глеб. — Действуйте, если есть желание.
В кабинете председателя городского спортивного комитета было жарко, на стенах висели пропыленные вымпелы, порыжевшие от времени Почетные грамоты. Массивный письменный стол покрыт зеленой скатертью и похож на маленькое футбольное поле, на котором стояла шахматная доска с неоконченной партией.
Председатель, старик в сером пиджаке с отвислыми плечами, с ежиком седых волос на продолговатой голове, слушал нас, покуривая папироску и время от времени поглядывая на шахматную доску.