Лекции по политэкономии читал забавный старичок по фамилии Железнов, никогда не снимавший в помещении берета. Видно было, насколько он любил политэкономию капитализма, и как равнодушно относился к политэкономии социализма. Даже оговорился как-то, что политэкономия социализма – это наука, которой, вообще-то, не существует. Правда, тут же исправился: она, мол, пока ещё, «м-м-м, э-э-э», в стадии становления и развития (это на седьмом-то десятке лет «торжества» идей социализма!). Оч-чень интересный кульбит! Зато на экзамене по «соцполитэку» ставил всем только хорошие и отличные оценки.
Неожиданно интересной дисциплиной оказался «Научный атеизм». Впрочем, от собственно атеизма там были только довольно слабо аргументированные и, честно признаюсь, не сильно навязываемые доказательства отсутствия жития и бытия Божия. Это, видимо, из-за того, что к нам на факультет не «забредал» главный университетский богохульник, доцент кафедры научного атеизма по фамилии Комаров – духовный внук председателя «Массолита» Берлиоза, погибшего на Патриарших прудах под колесами знаменитого булгаковского трамвая. Как и Берлиоз, Комаров «крыл» все религии без разбора. Ну, да Бог ему судья, тем более, что пламенные атеисты нередко в случае смены общественного строя или просто «перемены ветра» быстро становятся рассудительными богословами. Сколько бывших комсомольских вожаков ныне под рясами!
Зато удалось получить много конкретных систематизированных знаний по мировым религиям, ведь познавательной литературы, сжато излагающей суть и структуру основных вероисповеданий, тогда практически не было. И если бы не регулярная апелляция к навязываемой, проходящей красной нитью через весь курс, аксиоме с общим смыслом «Бога нет», то этот предмет можно было бы смело именовать «Основами религий».
«Дарвинизм»! Сперва я думал, что основу этого предмета составит подробное описание путешествия Чарльза Дарвина на легендарной шхуне «Бигль» (так, кстати, называлась наша факультетская стенгазета) и глубокое осмысление открытого им видового разнообразия галапагосских вьюрков1 . Но это прозвучало как-то всуе, мимоходом и в самом начале.
Вёл курс доцент кафедры генетики Михаил Стекольщиков – пенсионер довольно адекватный, но не без своих капризов: он тоже мог за что-нибудь невзлюбить студента со всеми вытекающими отсюда последствиями. Андрюше Ширшову, помню, опять не повезло – ну не любили пожилые преподаватели старой закалки нестандартных, колоритных, экзотичных студентов. Зато хоть одним «раздражителем» для «Стекла» (такое у него «погоняло» было среди студентов) стало меньше: густую длинную гриву Андрею пришлось состричь из-за требований преподавателей военной кафедры.
Про Стекло говорили на факультете разное, но самое интересное, что в пятидесятых годах, в пору разгула лысенковщины и травли генетиков, или вейсманистов-морганистов, как их тогда называли, самым «отъявленным» лысенковцем университета был именно он. Стекло слыл главным защитником мичуринского, советского, «истинно материалистического» понимания биологической науки. Но, когда схлынула пена лысенковщины, он преспокойно стал преподавателем кафедры генетики – «продажной девки империализма» согласно терминологии того разнузданного для биологической науки времени.
Генетики во всём мире несколько снисходительно, как известно, относятся к дарвинской эволюционной теории происхождения видов. Мои однокурсники с кафедры генетики тоже высокомерно посматривали на всех тех, кто, не поднимая головы, строчил в тетради, внимая речи Стекла. Наиболее одиозные представители его негласных оппонентов демонстративно ничего не писали на лекциях «дарвиниста». А в перерывах между занятиями, многозначительно рассуждали, красуясь перед негенетиками, о резерве мутаций организма, молчащих генах, интронах и так далее.
Стекло на своих семинарах обожал также рассказывать про то, как в героических тридцатых годах он с группой молодых активистов-односельчан создавал комсомольскую ячейку в родной деревне, или про какие-то секты – одним словом, всё это имело такое же отношение к дарвинизму, как учение незабвенного Трофима Денисовича Лысенко к генетике. Недаром, один из студентов-генетиков написал по завершению курса этого предмета едкую эпиграмму: «Был научный дарвинизм – стал Стеклянный онанизм».