Самое интересное, что какие-то копеечки мы всё-таки получили. Закончился последний студенческий колхоз.
Отбывание сельскохозяйственной «повинности» позволило узнать о колхозах много любопытного. Но красноречивей всего об этом рассказывал фольклор. Я узнал, что такое колхоз–миллионер. Нет, не то, что вы подумали. Это значит, что государством списано долгов на миллионы (во, халява была!). Слышал, как народная молва переименовала колхоз под названием «40 лет Октября» в «40 лет без урожая». А один музыкально одарённый колхозник символично напел как-то: «И всё кругом колхозное, и всё кругом – ничьё!». Однако лаконичнее всех выражалась бабушка моей супруги, правда, в Татарстане она никогда не бывала. Когда нужно было дать некое обобщенное определение безответственности, неорганизованности и беспорядка в любом деле, она говорила только одно слово: «Колхоз!» Как говорится, не отнять и не прибавить.
Но «контрольный выстрел» в мою некогда высоко идейную голову невольно произвела родная бабушка, мать отца, Александра Алексеевна. Она, 1912 года рождения, была последним, тринадцатым ребенком в большой крестьянской семье, «поскрёбышем». Баба Саня закончила только два класса церковно-приходской школы, но прошла «университеты» жизни. Вдова фронтовика, сама мать девятерых детей (к великому сожалению, выжили только шестеро), она на себе испытала всю «прелесть» периода «величественного, не виданного в истории человечества построения новой социалистической деревни».
В тридцатые годы многие из нашего рода уехали в Комсомольск-на-Амуре на строительство авиационного завода, получив при этом желанные, не полагающиеся в то время колхозникам, паспорта. Там и родился мой отец, Юрий Петрович. Но что-то не срослось на новом месте – потомственная крестьянская душа позвала на Родину, на Вятку, обратно к земле. Наша семья вернулась в родные места в самом конце тридцатых. Затем – война, гибель деда Петра Васильевича, отца моего отца. На руках вдовы-солдатки осталось трое маленьких детей. Непосильные налоги на приусадебное хозяйство. Правда, Александре Алексеевне посчастливилось ещё раз выйти замуж за инвалида войны Федора Семёновича, которого я почитал за деда.
Потом, уже при Хрущеве, – топор новой политики укрупнения колхозов и ликвидации бесперспективных деревень. Народ массово и бесповоротно побежал в город. И моя бабушка отправила всех своих детей туда же на поиски лучшей судьбины. Иногда вечерами матери-односельчанки хвастались друг другу успехами детей: кто, где учится или работает. И хотя некоторые из них даже не могли точно выговорить название техникума или института, звучало главное: мой-от (или моя) – в городе!
В родной деревне Новокуршино из близких родственников не осталось никого. Лишь могилы предков, которые я стараюсь регулярно навещать, да дом, куда я в детстве ездил к бабушке. К счастью, он ещё стоит – в нём живут сейчас чужие люди, я даже заходил к ним в гости…
Так вот. Спрашиваю как-то бабушку:
– Как так получилось, что мой отец родился за тысячи километров от родной Вятки?
Я не помню её спорящей на какие-то политические темы, выражающей «решительный протест» или, напротив, «чувство глубокого удовлетворения». Александра Алексеевна, Царствие ей Небесное, была истинно православной женщиной, труженицей до мозга костей, всегда сдержанной и спокойной.
На мой вопрос она, помолчав пару секунд, ответила:
– Так от колхозов-от побежали…
И это была единственная политически окрашенная фраза, которую я слышал от моей почти святой бабушки. Но большего, кстати, и не надо. В этой фразе – всё.
Нет, отрицать не буду, были и настоящие колхозы-миллионеры: где всё по уму, народ богат и счастлив, а председатель, непременно – Герой соцтруда. Но, пардон, это – «не благодаря, а вопреки» – там, где каким-то чудом удалось сохранить рудимент вековой крестьянской думки о своей земле, хозяйстве, своём роде, наконец. Или, если в этой деревне родился либо Никита Хрущёв, либо космонавт номер три Андриан Николаев – село Шоршелы в Чувашии, где он родился и вырос, я видел собственными глазами.
Итак, за все студенческие годы я целый семестр провёл в колхозах. Плюс семестр на общественные науки – целый курс! Двадцать процентов учебного времени ушло не по назначению, что бы мне ни говорили про важность трудовой закалки и необходимость выработки научного марксистско-ленинского мировоззрения. Одна радость: есть, что вспомнить и рассказать!