Когда очередь дошла, наконец-то, до меня, всех уже порядком разморило. А два члена комиссии – профессоры сильно почтенного возраста – во время моего выступления малость закимарили.
Солнце поднялось ещё выше, занавесок не было, в окно тыкалась жирная муха, её ленивое жужжание усиливало общее умиротворение. Одно слово – сонное царство.
Я закончил доклад. Воцарилась тишина. Пауза затягивалась. Я решил чуть-чуть «подтолкнуть» членов комиссии дипломатичным покашливанием – первые вопросы должны были задать именно они. «Члены» немножко приосанились, кое-кто, кашлянув, едва заметно потянулся. Один из профессоров, смахнув предательски выползшую на уголок губы сладкую сонную слюнку, протёр ладонями глаза. Меня это стало веселить: я почувствовал, как от лёгких конвульсий внутреннего хохота стала подрагивать грудная клетка. Поэтому закашлялся, чтобы хоть немного сбить неуместный в данной ситуации смех. «Система» выглядела что-то уж совсем потешно.
Наконец, долгожданный первый вопрос прозвучал. Какой? Универсальный. Его обычно адресуют с очень многозначительным видом.
– Каково практическое значение Вашей дипломной работы?
Я в упор глянул на задавшего этот знаковый вопрос. Снятые с носа очки, немного напряженная переносица, – он всем видом показывал, что просто-таки жаждет услышать ответ. Не помню, с какой кафедры был профессор, интересовавшийся «практической стороной дела», но его дисциплина была далека и от микробиологии и, тем более, от вирусологии.
Представляю себе микробиолога или генетика, вздрагивающего на какой-нибудь обязательной конференции от научной терминологии ихтиологов с кафедры зоологии позвоночных: «размер ячеи сети», «распил плавника». В узкоспециализированных институтах, например, в моём, молекулярной биологии, таких проблем не возникает – все, в той или иной мере, обсуждаемым вопросом владеют. Но биологическая наука настолько обширна, что, скажем, преподаватель-почвовед может разбираться в генетике или физиологии животных исключительно на уровне статьи научно-популярного журнала «Наука и жизнь». По большому счёту, это естественно и понятно. А тут никуда не денешься – дипломная комиссия, ей нужно придавать вес и своим именем, и своей степенью, и своей должностью.
Помню, как мой однокашник Рудаль Кадыров рассказывал про свою защиту дипломной работы, посвящённой методам математической статистики и теории вероятности в генетике. Во время его доклада на лицах членов комиссии читался только один вопрос: «Господи, да как во всём этом, в принципе, может разбираться защищающийся студент-биолог?» Но ведь такой вопрос на защите не задашь! М-да уж, незавидное положеньице!
Итак, вопрос о «практическом значении» мне был задан.
Ответить на него, согласно принятым канонам и правилам, следовало приблизительно так. «Данная работа выполнялась с целью дальнейшего изучения и совершенствования методов по созданию новых лечебных препаратов для защиты от вирусных заболеваний. Было важно изучить, насколько изменится токсическое действие фермента РНКазы, имеющего выраженное противовирусное действие, но не применяющегося из-за своей токсичности в медицинской практике, в результате модифицирования его другим компонентом, также обладающим химиотерапевтическим противовирусным действием, но тоже несколько токсичным. Ожидалось, что повысится противовирусный эффект, вместе со снижением общей токсичности». И, в завершение, в обязательном порядке: «Работа имеет важное практическое значение в контексте решения задач, стоящих перед советской медициной».
Я открыл, было, рот, но, поскольку меня уже разбирал смех, решил прозвучать немножко по-иному. Посмотрим, думаю, как отреагирует «система», если чуть-чуть изменить правила игры. А что? Уезжаю далеко и надолго. Могу я, наконец, позволить себе это, я же экспериментатор, в конце-то концов! Пять лет учился! Поэтому, улыбнувшись, ответил следующим образом:
– Да, в общем-то, никакого практического значения не имеет. Взяли две токсичных составляющих, в результате появилось соединение, хоть и с повысившимся противовирусным действием, но ещё более токсичное, а потому – бесполезное.
Воцарилась гробовая тишина. Жирная муха на стекле продолжала своё сольное выступление. Зато полусонное оцепенение с членов комиссии, как рукой сняло. Прозвучал второй вопрос: