… Около трех часов ночи, дом сильно затрясло. Со звоном полетели на пол фарфоровые статуэтки, загрохотали перевернутые стулья. Баба Инна упала с кровати, больно ударившись боков об угол комода, а через несколько секунд заверещала Кристина, тоже скатившаяся с дивана.
И все стихло.
— Землетрясение, баб Инн!
Они выскочили на улицу, задыхаясь и потирая ушибленные места. Метель стихла, было заметно теплее. Тут и там слышались голоса соседей, тоже выбежавших в исподнем. Люди переговаривались, замирая от страха и не зная, что делать: землетрясения здесь были большой редкостью.
Инна Константиновна стояла, как оглушенная. Господи, и тогда тоже был толчок! Что же это?!
Минут через двадцать, убедившись, что вроде бы все стихло, люди начали расходиться по домам.
Кристина потрясла бабушку за плечо — та присела на скамейку и смотрела перед собой, словно забыв где находится. В неверном свете фонаря, ее лицо выглядело мертвенно-бледным.
— Баб Инн, ты чего? Пошли домой, холодно же.
Инна Константиновна подняла на нее взгляд. Такой, что внучка отшатнулась.
Почти минуту женщина молчала. А потом проронила:
— Иди в дом. Я подышу еще немного, может прогуляюсь.
— Прогуляешься?!
— Иди, ничего со мной не станется. Подбери там, что попадало.
— А если еще раз толкнет?!
— Не толкнет. Иди, точно себе что-нибудь застудишь.
Баба Инна поднялась, запахнула поглубже теплый плащ и побрела по улице, сгорбившись и шаркая ногами.
Девушка в легком платье все шла вперед.
Светлые волосы растрепались по плечам, хотя когда-то они были заколоты в высокую прическу. По исполосованным щекам текли слезы. Вьюга кружилась вокруг нее, не давая ничего увидеть. Но людей не было. Никого…
И тогда девушка легла прямо на заснеженную землю, свернувшись клубком и закрыв глаза. Страх, одиночество и холод отступили. Ей стало тепло.
Июнь 1962 года начался с того, что подорожали продукты, а Надька, ети ее в душу, втрескалась в студента, которого отправили в этот городишко на практику.
Когда мать узнала, что дочка пришла домой за полночь, после посиделок с этим городским придурком, она пошла в огород, срезала прут и приговаривая: "А ну, иди сюда, шалава малолетняя!" начала гоняться за Надькой по двору.
Инка кинулась на перерез матери, ухватила ее за талию и завыла тонким голосом:
— Не надо, мамочка, не трогай ее, не надо!..
— А ну, отойди, отойди, говорю! Сейчас тоже перетяну прутом, так что мало не покажется!
Но Инка висела на матери, как клещ, сжав кулачки и зажмурив глаза. Надька успела выбежать за калитку, держась за щеку, на которой наливалась багровая рассечина от прута. Бить мать умела очень ловко.
Было ранее утро и соседи, кто успел выйти из дома на работу, все видели.
— Катерина Никитична, прибьешь девку ненароком!
— Так и надо этой засранке! Поделом! — мать, тяжело ступая, вышла вслед за Надькой, — Слышишь меня, сука? Я тебя предупреждала или нет? Предупреждала?! Еще когда ты со своим Митьком крутила?! Мне шалав в доме не нужно! Проваливай к своему хахалю!
Инка, услышав такое, заголосила дурниной:
— Мама, мамочка, зачем, не надо, не выгоняй ее!
Инке было восемь лет и больше всех на свете она любила старшую сестру Надю. Больше матери.
Надежда в прошлом году окончила школу и поступила в ПТУ на швею. Статная и красивая — вокруг нее вились парни, а соседки исходили ядом, придумывая слухи. Как только сплетни доходили до матери, Надя ходила в синяках, с исполосованными прутом ногами.
На деле, Надя страшно боялась парней. И слухи про Митька, про остальных были просто враньем.
Но в этот раз она и правда влюбилась, и впервые сидела с молодым человеком так долго. Он ее даже в щечку не поцеловал, но матери это было не доказать. Она люто ненавидела всех "шалав" с тех пор, муж ушел от нее к молодухе. Инке тогда было четыре годика.
Что-то сделалось тогда с головой у Екатерины Никитичны.
Сейчас Надя стояла, даже не пытаясь вытирать жгучие слезы, стекавшие исполосованным щекам. Страшная боль — и физическая, и душевная накрыла девушку. И она побежала. Прочь по улице, прижимая ладони к лицу.
— Не возвращайся, шалава! — крикнула ей вслед мать.
Больше никто Надю никогда не видел.
К вечеру сильно похолодало, пошел снег.
Екатерина Никитична сидела, прислонившись спиной к стене и, скривив в отвращении губы, смотрела на фотокарточку, висящую возле зеркала. На ней были Надя и Инна в школьной форме.
Инка все плакала, забившись возле печки, скулила как щенок, которому перебили лапы.