Послушно сглотнул бульон.
Кира. Сразу появился образ девушки с длинными косами, ее улыбка, взгляд блестящих глаз. Защемило сердце.
Непроизвольно потер грудь, медсестра вскинула глаза:
– Болит?
– Болит. Где я?
– Кенигсберг. Врача позову?
– Нет, не надо, – сделал очередной глоток, – Как я здесь оказался?
– Доставили вместе с другими раненными вашей части.
– Это Германия?
– Да. Отдыхай, милый. Скоро все отдохнем. Война заканчивается.
– Война?
Девушка удивленно посмотрела на меня и пошла за доктором.
Стою в солдатской шинели на вокзале. В руках вещмешок, там документы на имя Боргова Игоря, моего, двадцать пятого года рождения. Дата и месяц тоже совпадают. Теперь я товарищ Боргов. Говорят, поступил с этими документами. Зеркало в госпитале отразило мужчину, в котором с трудом узнал себя. Сначала думал, что из брюнета превратился в блондина, но потом, приглядевшись, понял – это седина. Медсестра Глаша, видя реакцию, сказала, что на моей спине есть застаревшие шрамы, которые вовремя не зашили, поэтому выглядят они ужасно.
Я знаю, как их получил.
Паника, начавшаяся в госпитале, когда осознал, что ничего не понимаю, погашена, благодаря доктору и лекарствам. Осталось ощущение большого обмана. Я обманул или меня обманули? Не важно. Я еду к Кире. Она ждет в нашей беседке у моря, там, где оставил. Она примет меня таким, какой есть. Откуда такая уверенность? Знаю и все. Безоговорочно. Как то, что люблю.
Зашел в привокзальный буфет, молоденькая продавщица улыбнулась:
– Вы, наверное, за кипятком?
– Нет, спасибо. Я хотел спросить, где можно найти машину, хочу доехать до поселка «Старая мельница».
Он задумчиво посмотрела на меня:
– Старая мельница? Впервые слышу такое название. Но я здесь всего год, спросите у милиционера, вон, у второго входа стоит.
Тот проверял документы у мужчины в гражданском. Протянул ему свои бумаги, он же, ознакомившись и вернув их, стал внимательно оглядывать подходящих к вокзалу людей.
– Разрешите спросить, – начал я, решив узнать, существует ли вообще поселок, – как добраться до «Старой мельницы»?
И опять недоумение в глазах.
Я забеспокоился. Неужели поселок больше не существует и никого не осталось?
– Честно говоря, я здесь пару месяцев, и не могу знать. Советую обратиться к сапожнику, за углом его будка. Он из старожилов, может, подскажет, – и занялся следующим человеком, входящим в помещение, – Ваши документы?
Старая будка и не менее старый сапожник выглядели темным пятном на фоне недавно побеленного здания вокзала. Старик прибивал набойку к башмаку, ловко орудуя молотком. Когда я задал вопрос, он выплюнул на ладонь мелкие гвозди, которые зажимал в губах, и недоверчиво посмотрел. В глазах блеснул огонек интереса.
Обернувшись, достал из будки скамеечку, поставил перед собой и жестом показал сесть.
– Вопрос, конечно, занятный, – отложил металлическую лапку вместе с ботинком, отряхнул кожаный фартук, – ты оттуда, что ли?
– Оттуда, – кивнул.
– Да, первый раз вижу живого жителя этого поселка.
От слов «живого» засосало под ложечкой, но не успел спросить, как старик продолжил:
– Ты, парень, не дрейфь, мертвецов тоже не видел. Но я туда больше ни ногой, и тебе не советую. Да, ладно, не пугайся! – встал и начал снимать с себя фартук, – Давай так, у меня сейчас перерыв, пойдем в пивную, поговорим по душам. Ты мне расскажешь об этом поселке, я тебе. Потом и решишь, стоит ли туда ехать.
Помог старику занести вещи в будку, подождал, когда навесит замок и повернул в ту сторону, куда дед махнул рукой. Шел медленно, видя, что ему идти трудно.
– Меня кличут Назаром, а ты кто, служивый?
– Ин… Игорь Боргов.
– Игореша, значит, – старик вошел в накуренную комнату с несколькими круглыми высокими столами, за которыми стояли местные мужики, и тихо переговаривались, потягивая пиво.
Старик, лавируя между ними, прошел к рыжей даме, гремящей посудой за прилавком, кивнул в мою сторону, та налила пару кружек и положила на тарелку несколько пирожков из корзинки. Помог деду донести харчи до свободного стола, где старик, подтащив табурет, уселся, я же, повесив вещмешок на крюк под столом, остался стоять.
– Ну, рассказывай, – пододвинув ко мне кружку, Назар отхлебнул из своей. Вытер привычным жестом пену с усов, – Давно там жил?
– С детства отдыхал каждое лето, – пить не стал, хотел иметь ясную голову.
– Ну и как там было?
– Поселок, как поселок. Дачники и местные. Море, пляж, танцы.
– Ничего такого не замечал? – почему-то перешел на шепот.
– Все, как и везде. Не тяни, старик, что случилось? Почему о поселке не слышали? Неужели на станцию никто оттуда не приходил?
– Никто. Все четыре года ни души. Они словно разом исчезли.
Старик откусил пирожок, посмотрел на сизую картофельную начинку и продолжил:
– Не знаю, где ты, Игореша, был, когда началась война, но я встретил ее здесь, на станции. В пять утра двадцать второго июня был авианалет, и наш районный центр, можно сказать, стерли с лица земли. Оставшиеся в живых спешно покидали город.
Я не мог уйти, моя старуха, царство ей небесное, была лежачая, поэтому перетащил ее и уцелевший скарб в подвал дома. Вели себя тихо, как мыши, всего боялись. Немцы, вскоре занявшие город, на нас не обращали внимания. А обувка – она у всех есть, что русских возьми, что немцев. Вот, и починял ее, этим и жили.
Немцы железную дорогу восстановили и стали обживаться, как хозяева. Захотелось им на море, а какой самый близкий поселок? Конечно, «Старая мельница», хоть и не был там ни разу, но слышал, дачники рассказывали. Взяли немцы меня короткую дорогу показать, еду, а самому боязно: уже месяца два, как прошло, а из вашего поселка ни одного человека видно не было. Может, вы все там затаились, а тут я гадов веду? Или разбомбило, как и нас? Весь в сомнениях. Но деваться некуда, дорогу показываю.
Выехали затемно, но как добрались до арочного указателя «Старая мельница» чуть развиднелось. Глядим, а поперек дороги столбы электрические лежат, словно специально порушенные, чтобы затормозить врага. Немцы всполошились, повыскакивали из мотоциклов, автоматы в руки похватали. Тут старший гаркнул что-то, все наземь бухнулись, двое вытащили гранаты и жахнули ими по кустам, что по сторонам от дороги тянулись. Аж арку скособочило! Когда все после этих взрывов улеглось-успокоилось, со стороны леса туман стал подниматься и языками на дорогу наползать. Разделились автоматчики надвое, одни слева от дороги пошли, другие справа, и короткими очередями лес прошивают. А туман все гуще и гуще, вот-вот на дороге сомкнется. И случилось невероятное! Кого туман накрывал – стрелять переставал! Пока очухались, ни слева, ни справа ни одного автоматчика не видать! Ни стрельбы, ни криков. Старший офицер, что всеми командовал, орать начал что-то, видать ругался, а потом ткнул меня пистолетом в спину. А я никак не пойму, то ли застрелить хочет, то ли чтобы впереди него шел. Я и пошел. Страшно было до жути!
Миновал арку, а тот опять что-то кричит, ну, я и припустил прямиком по дороге – на обочине, да в тумане ноги переломать раз плюнуть! Так и вбежал в поселок да рухнул обессиленный. Лежу, задыхаюсь и думаю: иль от натуги помру, иль пристрелят меня, все одно не жить. Вспомнил бабку свою, жаль, в подвале без меня погибнет. Как отдышался, прислушался, а вокруг ни звука. Огляделся – нет никого, только странно как-то было. Воздух словно серостью припорошенный и цвета, как в кино – черно-белые. Вижу улица, дома целые, а людей нет. Магазин открытый, заходи – не хочу! На полках продукты, словно и нет никакой войны. Пакет с мукой в руки взял, а там мука черная, как уголь! Бутылку масла подсолнечного с полки снял, посмотрел на просвет, а оно белое, как мел. От испуга выронил, а масло не растеклось, а комом снежным на полу осталось.