Не сговариваясь, мы дружно закурили и почти окончательно избавились от напряжения. Следующим «по списку» назначен был я.
— Слива точно подметил: много чего хочется успеть взять от жизни. И со мной то же. Но если попытаться выделить свое самое навязчивое стремление, то мне хотелось бы сделать что-то, что не только принесет мне удовлетворение, но и переживет меня самого. Например… написать книгу.
— Да ты вроде никогда не проявлял склонности к писательству, Гоголь, — сказал, улыбаясь, Демон. — Блеснуть словцом — это одно, а засесть за целый труд — это…
— То-то и оно, — возразил я. — Ведь если разобраться, достижение мечты и подразумевает под собой добиться чего-то, что находилось, казалось бы, за пределами предписанных тебе возможностей. Согласны? А разве не интересно, по-вашему, сломать свой потолок?..
В горле пересохло. Собираясь с мыслями, я потянулся за водой.
— И что же это была бы за книга, если ты ее напишешь? — поинтересовалась Виктория, воспользовавшись заминкой.
— Толком не представляю, Вик. Но это должно стать чем-то сродни извержению вулкана («поскромничал», знаете). Что потрясло бы и заставило задуматься всех. Иначе лучше не браться.
Последняя моя фраза меня же самого ввела в глубокие раздумья и фантазии, на время я выключился из разговора. Ребята, разом оживившись, что-то обсуждали без моего участия.
— Про что? Про что? — «разбудил» меня высокий, переходящий на фальцет голос Сливы.
Я попросил повторить.
— Про что, хотя бы приблизительно, ты написал бы?
— Я же говорю: не знаю пока… Да хотя бы про нас…
Все вдруг взорвались деланным, как мне показалось, весельем. Действительно деланным — потому что ничего смешного я, по собственному мнению, не сказал.
Впрочем, ребята быстро успокоились, но вместе с тем замяли дальнейшее обсуждение моей темы. Всем, вроде как, стало все ясно. Не знаю, почему так получилось. Ведь я только обозначил свою мечту, но ничего конкретного сказать не успел. А интерес ко мне был уже потерян.
Я немного расстроился, но тут же смекнул, что такой поворот даже к лучшему: у меня еще будет время обдумать и подкорректировать свою мечту, чтобы и тени сомнения не возникало, чего же я хочу на самом деле. Ведь если честно, я большей частью импровизировал. Выходит, все в порядке и не стоит ничего искусственно усложнять.
Таким вот образом разобравшись со мной, мы оказались на пороге последнего, четвертого признания.
Виктория сняла очки, распустила свои шикарные каштановые волосы и, грустно нам улыбнувшись, тихо заговорила:
— Мальчики-мальчики, своей самой большой мечты я даже не смею коснуться. Потому что ее достижение станет моим проклятием, — она на секунду замолчала. — Поэтому расскажу я вам немножко другое, но тоже очень сокровенное и созвучное.
Мы были исполнены внимания, и Виктория начала рассказывать:
— Вы не поверите, но иногда я себя просто ненавижу и думаю: «Господи, ну почему я не уродина?» — Виктория невольно рассмеялась своим словам. — Но это не мечта, конечно. Нет. — Она снова посерьезнела и продолжила: — Просто каждая девушка в тринадцать, пятнадцать, семнадцать лет хочет внимания. И я получала его от ребят в избытке.
— Разумеется. Ты очень привлекательная девчонка, Вик, — не удержался от комментария Демон. Однако Виктория сделала вид, что не расслышала его слов.
— Но позже я поняла, что их на самом деле интересую не я, как человек, а моя смазливая мордашка, мои ножки и тому подобное. Вы можете возразить, что это все чепуха. Вы — ребята. Но для меня это было болезненное открытие, поверьте. И я начала прямо-таки очищать свою жизнь от подобных поклонников как от чумы. Мои подруги, которых я по глупости своей таковыми считала, думали про меня все что угодно: что я играю в тихоню, что я лесбиянка или попросту чокнутая. Они не могли и даже не пытались меня понять. Они делали все для того, чтобы угодить под стандарт, а я наоборот — сбежать из его рамок. Я могла быть их лидером, объектом для зависти и подражания, а стала белой вороной.
Виктория остановилась и попросила воды. Мы с Демоном закурили еще по сигарете. Слива отказался.
— Но я не оглядывалась на то, что меняла, и ни о чем не жалела. Потому что уже тогда я твердо поняла, чего хочу, а что мне абсолютно претит. Считаю, я совершила самое важное для себя на тот момент ― сумела вырваться из «зоопарка», который мне навязывался. Навязывался, как я решила и с чего начала свой рассказ — моей внешностью, которая вызывала у парней только животное влечение, не оставляя места настоящему чувству. Я даже не виню тех ребят, моих сверстников… — здесь Виктория осеклась, сообразив, что и мы подпадаем под названную ей категорию, но тут же бесстрастно продолжала: — Они жертвы своего поколения, калеки времени, душевные инвалиды. Мне грустно и жалко их. Все, что им надо — вдоволь натрахаться перед уходом на войну, словно это будет иметь там какую-то цену. Но разве перед лицом смерти, задаюсь я вопросом, их хоть сколько-нибудь согреет воспоминание о такой вот «красивой победе», у которой они зачастую забывали спросить даже имя?..
Виктория вновь прервала свой рассказ, и в ее холодных до этого момента глазах блеснул огонек лукавства.
— Похоже, я начинаю наговаривать лишнего? — улыбнулась она.
— Не-ет! Что ты, Вик! — бурно запротестовали мы, но Виктория, видно, уже заранее решила проигнорировать наше чуточку переигранное возмущение и перейти к последнему аккорду своего повествования.
— Проще говоря, моя мечта — найти человека, которому я буду нужна не из-за своей внешней оболочки, а потому что я такая, особенная для него. Со всеми своими мыслями, причудами и мечтами. Другими, маленькими мечтами. Все.
— У тебя уже есть по крайней мере четыре таких человека: твоя мама и мы, — сказал я и тут же подумал, что хуже бы точно не стало, если бы и промолчал.
— Мама и вы — самое хорошее, что есть у меня сейчас в жизни. Но это все-таки другое, Гоголь. Ты же понимаешь.
— Понимаю, Вик, — поспешил согласиться я.
Не буду в подробностях пересказывать, как мы по очереди поклялись помогать друг другу в осуществлении мечты каждого, как по предложению Демона (с его известной тягой к выразительности всего, к чему он становился причастен) провозгласили с этого момента себя Воинами, пошедшими по пути своей новой жизненной цели; отметили неувязку с якобы обязательным смертельным финалом, которому кроме как в сценарии все того же Демона нигде больше места не находилось, и решили, что все само вскоре встанет на свои места. Время, без сомнения, даст ответы на все наши вопросы. А если и не на все, то на многие из них уж точно.
Даже и не вспомню, как получилось, но возвращались в тот вечер из парка мы с Демоном вдвоем. Наверное, Слива проявил редкую для себя расторопность и повел провожать Викторию домой «огородами». Ну, не суть важно.
Идем. Демон завел разговор первым.
— Неужели все это без балды — все, о чем мы сегодня договорились? А, Гоголь?
У Демона такой вид, будто он спит на ходу, и в связи с этим вопрос его выглядел достаточно условным.
— Демон… — я с притворным укором пихнул его локтем в бок.
— Да, все это без балды, — подтвердил он сам себе. — Знаешь только, что меня смущает?
— Что?
— Мы с тобой, как люди наиболее прагматичные в нашей компании, высказали конкретные мечты. Моя — совершить налет, побунтарствовать; твоя — книгу написать. Верно? А Слива с Викторией так и захлебнулись в омуте своих сентиментальных порывов. Я хочу сказать: чем мы-то сможем им помочь? Да и они сами хотя бы приблизительно представляют, с чего им начать и что делать? Друзья наши говорили больше всех, а не сказали ровным счетом ничего — вот что получилось. Словоблудство одно. И сопли. Тебе так не кажется?
— Не хочешь же ты предложить им поменять свои мечты на более рациональные? Мы — разные. В этом все дело.