— Я действительно небезразличен тебе? — смущенно переспросил Керк, словно боясь поверить в свое счастье.
— Ты совсем небезразличен мне, глупый. Я люблю тебя. Я с ума схожу по тебе. Наверное, это возникло с того мгновения, как мы встретились впервые. О, я боролась с этим изо всех сил, клянусь, но ничего не могла с собой поделать.
— Не только ты боролась, — признался он. — Со мной происходило то же самое. Ты же, конечно, догадывалась об этом по моему поведению.
— По твоему поведению я могла только подозревать, что ты презираешь меня. И почти ненавидишь! Но я ни в чем тебя не виню. Как я была отвратительна!
— Ты была прекрасна, хорошая моя!
— Я была ужасно жестока к тебе, Уин. Я не хотела быть такой и потом ужасно стыдилась себя. Ты сможешь меня простить когда-нибудь?
— Мне нечего прощать, — ответил он.
Разумеется, ему было, что прощать мне, и он знал это так же хорошо, как и я, но в том-то и заключается чудо любви: она не только стирает из памяти старые обиды, но и вообще отрицает их существование. У любви нет горьких воспоминаний и тайных счетов. Керк и я могли начать все заново, как заново рожденные. Это было возвышающее знание и, овладев им наконец, теперь я могла ощутить нежную жалость к тем, чьи глаза еще не открылись ему.
Прошлое было забыто, настоящее определено, и я как женщина начала планировать будущее. Я приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо.
— Уин, я подумала о том, куда мы уедем отсюда?
— Твои друзья сказали мне, что вы уезжаете завтра утром.
В его голосе я услышала нотку примирения с этим фактом, и улыбка угасла на моих губах.
— Но ты, ты-то не думаешь, что я уеду с ними. Не сейчас. Уин, я остаюсь здесь.
Он молчал, глядя на меня снизу.
— Я остаюсь здесь, — твердо повторила я. — С тобой. — Затем, не дождавшись ответа, попыталась превратить все в шутку. — Или ты уже устал от меня?
Он страстно поцеловал меня, чтобы доказать, что мои последние слова не соответствуют действительности.
— Скорее я устану дышать.
— В таком случае, скажи, что никогда не отпустишь меня отсюда, — сказала я, устраиваясь поудобней.
— Я не могу тебе сказать такого, Роксана, — медленно проговорил он. — Потому что сейчас нельзя быть нечестным. И я хорошо знаю, что должен делать — отпустить тебя.
— Но если ты любишь меня…
— Именно потому, что я люблю тебя, у меня нет выбора. Ты должна это видеть также хорошо, как я. Дорогая, мы принадлежим к двум разным мирам, таким разным, насколько разными может их делать разделяющий их океан.
— Но ведь мы нашли друг друга, значит, наши миры не так далеки.
— Я буду всегда благодарен за это мгновение. Но разве ты не видишь, что это только краткое мгновение? Мы не можем соединить наши жизни через океан. Он слишком широк для этого. Я не могу войти в твой мир, и не буду просить тебя принять мой, — он так разволновался, что вскочил с кровати и принялся бесцельно вышагивать по комнате, словно только в движении могли найти выход обуревавшие его чувства. — Что я могу предложить тебе взамен твоей жертвы?
— Самого себя!
— Моя дорогая, — сказал он нежно, подходя к кровати и становясь надо мною. — Моя любовь у тебя есть и всегда будет, независимо от того, где ты будешь находиться. Но я не позволю тебе отказаться от славы и положения, ради которых ты всю жизнь упорно трудилась, чтобы обрести вот это, — и он сделал широкий жест, вобравший в себя всю Малайю.
Я встала на колени и обняла его за талию, боясь, что он растворится в темноте.
— Положение, успех — это смешно. Они ничто без тебя.
— Посмотри на меня, — скомандовал он, и я повиновалась. — Роксана, ты не смеешь так говорить. Ты много работала и не можешь так просто отказаться от всего, чего добилась. Боже праведный, ты хотя бы представляешь свою жизнь здесь?
— Да, милый.
— Боюсь, что да, — согласился он. — Благодаря моему эгоизму. Я не должен был разрешать вашей группе оставаться на плантации. Я знал, насколько велик риск, но мне хотелось задержать тебя здесь, хотя бы на четыре дня. С тех пор, как я увидел тебя, своенравную незнакомку, на ступеньках веранды, я хотел задержать тебя здесь. И до сих пор хочу. Но слава богу, я сумел преодолеть свой эгоизм и не могу использовать тебя как еще одну стальную ставню для улучшения своей жизни.
Судя по тому, как безжалостно Керк обстреливал меня аргументами, он, видимо, полагал, что я сделана из металла. Но металл не плачет, а мне так хотелось разрыдаться!..
— А как же я? — всхлипывала я у него на груди.