Заметим, что Лундин отнюдь не стремился выразить свои симпатии к руководству СССР. Показательно, что он в своей книге определял советскую политику в отношении Финляндии в 1940–1941 гг., как крайне «упрямую, подозрительную и близорукую».[143] Говоря о допущенных просчетах Москвы в тот период Лундин считал, что советское руководство «изолировало Финляндию от сотрудничества с демократическими и миролюбивыми странами» и тем самым направило Финляндию «по течению в опасные воды».[144]
Указывая на эти ошибки, Лундин обратил внимание на «возможно более важное», что наблюдалось в Финляндии: «быстрый дрейф общественного мнения и официальной политики к дружбе и сотрудничеству с Германией». При этом он задавал вопрос: «В какой мере финская политика несет ответственность за вовлечение страны в большой крестовый поход Гитлера на Восток?». Отвечая на него Лундин прибегнул прежде всего к чисто логическому методу опровержения одного из главных тезисов финской пропаганды — об «агрессии» СССР против Финляндии в июне 1941 г. Обращаясь к читателю, он рассуждал так: «Зачем русским, если они не потеряли окончательно разум, без причины открывать для себя дополнительный и такой сложный фронт в условиях начавшегося военного вторжения в их страну непобедимой военной машины Гитлера?». Затем он назвал причины предпринятых действий с советской стороны. Они были вызваны, пишет он, присутствием в Финляндии «сильных немецких формирований, способных нанести удар по советской территории», и, кроме того, учитывались «реальная возможность совместного с финскими войсками наступления, а также преобладавшие настроения в обществе и господствующая официальная позиция Финляндии осуществлять сотрудничество с Германией». В действительности, продолжает Лундин, СССР не создавал новой военной ситуации на границах с Финляндией. В Хельсинки же сами сознательно шли на подготовку к новой войне против Советского Союза, решив принять участие в немецкой агрессии. Он, в частности, подчеркнул, что в 1940–1941 гг. «для политических и военных лидеров Финляндии было самым сложным делом прикрыть свое приготовление к войне-реваншу и, как мы убедимся, к завоевательной войне».[145]
Естественно, что появление книги Лундина если не опрокидывало ряд идеализированных представлений о финской внешней политике 1940–1941 гг., то, по крайней мере, заставляло задуматься о необходимости более критического подхода к оценке событий этого периода. К тому же, спустя год после ее издания в США, она уже вышла в Швеции, а в 1960 г. ее опубликовали и на финском языке. Было очевидно, что к восприятию ее содержания в Финляндии еще не были готовы, и в печати высказывались опасения, что такая книга может «вызвать замешательство» в учебных заведениях и «породить подозрительность» среди отдельных слоев населения.[146] Корхонен же открыто выразил негативное отношение к работе Лундина, считая, что она «не может дать ничего иного, кроме как выполнить пропагандистские цели».[147]
Но вслед за Ч. Л. Лундиным об участии Финляндии во второй мировой войне стали писать за рубежом и другие. В 1960 г. в США вышло исследование доктора Андрю Швартца, которое было посвящено американо-финляндским отно-шениям в период второй мировой воины.[148] В специальной главе, касающейся событий 1940–1941 гг., Швартц, рассматривая отношения между США и Финляндией, затронул одновременно ее связи с Германией и СССР. Здесь, в отличие от книги Лундина, автор сосредоточил внимание на изложении фактического материала. Он также присоединился к выводу Лундина, отметив, что нападение на СССР произошло именно с финской стороны.[149]
Вместе с тем, затрагивая вопрос относительно решения Финляндии примкнуть к фашистскому блоку, Швартц считал, что «точное развитие немецко-финских отношений остается невыясненным». По его словам, лишь существование финско-германского соглашения о транзите можно рассматривать «как свидетельство этого сотрудничества».[150] В данном случае необходимо заметить, что работы как Ч. Лундина, так и А. Швартца опирались на весьма ограниченное число источников, представлявших собой лишь малую часть опубликованных документов и мемуарной литературы. Это обстоятельство делало появившиеся в то время работы достаточно уязвимыми для критики. Тем не менее главные выводы, которые сделал прежде всего Ч. Лундин, до сих пор сохранили свое значение.
Уже в 90-е годы известный финский историк М. Туртола отмечал, что «реально в Финляндии история стала национальным самосознанием, превратившись в национальную ценность, она оказалась самоотчетом нации».[151] Учитывая сказанное, следует иметь в виду, что именно на рубеже 1950-1960-х годов в Финляндии приступили к более аргументированному анализу событий 1940–1941 гг. От этого процесса не остался в стороне и А. Корхонен. Он приступил к подготовке новой своей работы, где в завершенном виде должна была быть представлена его основная концепция и дан соответствующий бой «новаторам», прежде всего, конечно, Лундину. Готовившаяся к изданию книга становилась главной работой для Корхонена и имела весьма притягательное название «План Барбаросса и Финляндия. Рождение войны-продолжения».[152] Из самого ее заглавия можно было уже заключить, что в центре внимания автора находились финско-германские отношения в 1940–1941 гг., а также основной вопрос — об участии Финляндии в планировавшемся «восточном походе» рейха.
Уже содержание нового произведения Корхонена свидетельствовало, что даже ему пришлось пересмотреть некоторые свои прежние представления, что нашло отражение в книге «Финляндия и вторая мировая война». Он, уже самокритично, указал, что излагавшийся в ней материал «следует считать устаревшим представлением, поскольку в процессе исследования, после ее опубликования были введены в оборот новые обширные группы источников».[153] Однако такие же недостатки автор усматривал и в работе Ч. Лундина, который тоже «не использовал все появившиеся источники».[154]
Сам же Корхонен, как он отмечал, постарался учесть все опубликованные ко времени выхода своей новой книги (1961) материалы, касавшиеся проблемы вступления Финляндии во вторую мировую войну. Упор же при этом был сделан на немецкие документальные источники, поскольку без них, как он отметил в работе, «вопрос о возникновении сотрудничества Финляндии с Германией все же нельзя было выяснить».[155]
Действительно, это дало результат в том смысле, что при рассмотрении процесса вступления Финляндии во вторую мировую войну в книге появился дополнительный фактический материал. Однако от своей прежней концепции Корхонен не отказался. При этом уже на первых ее страницах, где он определяет цель работы, поясняется, что «источники никогда не могут отвечать всем ожиданиям… когда надо реконструировать ход событий, поскольку авторы все же отличаются, имея различные представления».[156] Из этого видно, что фактический материал не повлиял на его концептуальные построения.
147
Цит. по:
151
Цит. по.: