Проявление жесткости в высказываниях весьма высокопоставленных советских лидеров по отношению к Финляндии противоречило желанию демонстрировать определенную дружелюбность. В Финляндии полагали, что у СССР существует, по крайней мере, два варианта дальнейшего развития с ней отношений. Один — на продолжение политической конфронтации, а другой — на скорейшее решение задач мирного урегулирования.[270]
Более того, даже такой умеренный и достаточно реалистично настроенный политик и государственный деятель, как Паасикиви, впоследствии с горечью отметил: «Когда я читал речь Молотова в «Правде»… то она оказала на меня удручающее и тяжелое впечатление». В Финляндии считали, что изложение в Москве характера только что произошедшей между двумя странами войны «не соответствовало действительности».[271] К тому же высказывания Молотова потом активно использовались советской печатью для характеристики внешней политики Финляндии, что не могло не беспокоить финских дипломатов. «Мы, финны…, — отмечал Паасикиви, — с удивлением читали об этой голословной шумихе в «Правде» и в "Известиях"».[272]
С другой стороны, следует отметить, что с самого начала мирного развития советско-финляндских отношений и финская сторона явно не проявляла должного стремления найти взаимопонимание с СССР. Утверждение финского историка М. Ёкипии о том, что Хельсинки «стремились строить свои отношения с Советским Союзом на согласованной основе и с учетом интересов другой стороны»,[273] не всегда соответствовало истине. Финляндия также создавала определенные дискуссионные проблемы в налаживании новых мирных отношений, которых, очевидно, можно было избежать.
Так, в частности, с большим трудом решался вопрос об освобождении из заключения в Финляндии коммунистов Тойво Антикайнена и Адольфа Тайми, которые до своей нелегальной деятельности в Финляндии продолжительное время проживали в СССР. Как в ходе московских переговоров в марте 1940 г., так и после окончания войны Молотов неоднократно обращался к финской стороне с просьбой об их освобождении и передаче Советскому Союзу. Однако эта проблема разрешалась крайне сложно. 19 марта нарком иностранных дел пытался выяснить их судьбу у финских официальных представителей, но получил весьма уклончивый ответ: «Нужно, чтобы президент их помиловал, а уже тогда — освобождать».[274]
Вообще советским дипломатам было крайне трудно действовать в атмосфере отчужденности по отношению к СССР, которая продолжала господствовать в это время в Финляндии. Как отмечал один из сотрудников советского полпредства в Хельсинки, встречи «среди журналистов, в деловом мире, в правительственных и партийных кругах показали, что значительная часть финнов остается враждебно настроенной к нашей стране».[275] Более того, советский полпред И. С. Зотов сразу же не понравился финским официальным лицам, поскольку его изначально стали рассматривать как человека, чей «образ мышления отличается ограниченностью в оценке зарубежной действительности, “стахановской” активностью, амбициозностью, а также полным отсутствием чувства юмора».[276]
Это отношение весьма ярко было продемонстрировано в момент приема, устроенного для советских дипломатов президентом Финляндии К. Каллио. Прием оказался крайне холодным, хотя и был связан с вручением Зотовым верительной грамоты. Как описывает данный эпизод сотрудник полпредства Е. Т. Синицын, Каллио «был мрачен и невежлив». Он тогда, «насупившись, заметил, что новый дипломатический состав посольства весьма молод». Зотов ответил, что «дипломатический состав намерен работать по развитию дружественных отношений между нашими странами со всей силой молодости. Президент промолчал».[277] Естественно, что подобная реакция финского президента была далеко не случайной и соответствовала общей линии финляндского руководства в тот период по отношению к СССР.
Обе страны постоянно стали сталкиваться с весьма различными подходами к решению ряда конкретных практических задач. В частности, большой проблемой оказалось определение окончательной демаркационной линии границы, поскольку финляндское руководство выдвигало предложение о том, чтобы сохранить на территории Финляндии город Энсо (Светогорск), тогда как советская сторона по этому поводу занимала весьма бескомпромиссную позицию.[278] Не менее твердую линию проводило руководство СССР и по вопросу о собственности, оставшейся на территории, передаваемой Советскому Союзу. В Москве настаивали на возвращении всего промышленного оборудования, которое в годы войны было эвакуировано в глубь Финляндии, что создавало дополнительные дипломатические трения.[279]
Подобная ситуация, безусловно, требовала колоссальных усилий, чтобы постараться в целом нормализовать общую атмосферу в отношениях между двумя странами. Это понимали в определенных кругах как в СССР, так и в Финляндии. Паасикиви по данному поводу заметил: «Стояла задача, как только было возможно, в отведенное нам время не только сохранять с Россией модус вивенди (имелся в виду способ существования друг с другом. — В. Б.), но и насколько это возможно развивать хорошие дружественные отношения». При этом однако он все же признавал, что «мир для нас был тяжелым и огорчительным… но на этой основе нам надо было жить».[280]
Чрезвычайно важно то, что именно автор этих строк стал посланником Финляндии в Москве, где его встретили вполне доброжелательно. 15 апреля в момент официальной церемонии вручения им верительной грамоты в Кремле Председателю президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинину, тот вдруг очень лаконично спросил: «Будем друзьями?». На это Паасикиви твердо ответил: «Это является нашей надеждой, и я буду целенаправленно стремиться к достижению общего оздоровления наших отношений».[281] Подобные слова были произнесены новым финляндским представителем в Советском Союзе вполне искренне, поскольку лично для себя он действительно считал тогда «жизненно важным делом стремиться избежать новых противоречий, поскольку мысль в этом отношении о другом была бы гибельной» для его страны.[282]
Таким образом, определенные перспективы в изменении характера отношений между двумя странами все же существовали, но многое зависело и от позиции финского руководства. При этом в современной финской исторической литературе существует утверждение, что руководство страны очень внимательно тогда прислушивалось к мнению Ю. К. Паасикиви относительно необходимости налаживания хороших отношений с СССР и «точно следовало этим рекомендациям своего посланника вплоть до конца 1940 г.».[283]
Таким образом, если признать данное утверждение, то можно подумать, что в Хельсинки вообще не сложилось тогда еще четкой внешнеполитической концепции и руководство страны чуть ли не пыталось проводить «линию Паасикиви» в отношениях с СССР. Это, однако, было далеко от действительности.
Разработка Финляндией собственной концепции во внешней политике началась еще до подписания мирного договора. 28 февраля 1940 г. на секретном заседании государственного совета премьер-министр Ристо Рюти сформулировал свою позицию следующим образом: уйти от разгрома и сохранить армию, чтобы при благоприятных условиях вернуть утраченное. «Лучше, — сказал он, — сохранить боеспособной армию и страну от разгрома, в противном случае мы не будем в состоянии сражаться даже при благоприятных условиях и потеряем свое значение как государство. Освобождение территории лучше начать с Выборга, чем с Торнио»,[284] т. е. от границы со Швецией. Это мнение было поддержано и многими руководителями страны. Министр иностранных дел Вяйне Таннер совершенно определенно заявил, что, «когда наступит подходящий момент, необходимо будет возвратить утраченную территорию».[285]
278