Впрочем, далее финляндское руководство по данному поводу никаких официальных действий уже не предпринимало. Да и в рейхе посчитали, что «время для такой поездки еще не пришло».[449] Однако показательным оказалось все же то, что сведения, которые поступили тогда из Хельсинки, дошли до самых верхов Германии и переданную информацию очень хорошо запомнили. Весной 1942 г. об этой инициативе Финляндии вспомнили, причем заговорил о ней сам фюрер. Гитлер сказал, что одно время «финны напрашивались на протекторат Германии».[450] Очевидно, что в период неожиданного для рейха затягивания войны с СССР воспоминания о желании финляндского руководства пожертвовать своим суверенитетом в пользу Германии имело важное политическое значение для дальнейших перспектив союзнических отношений.
Летом же 1940 г. эта идея просто не могла быть реализована. В Берлине тогда были не в состоянии пойти на подобный шаг, не рискуя вызвать нежелательную реакцию и подозрение у СССР. Впоследствии Гитлер достаточно определенно раскрыл суть его политики по отношению к Финляндии. «После своей первой войны с русскими, — признавал он, — финны… предложили установить германский протекторат». Но, как выразился он, «не сожалеет, что отклонил тогда это предложение… Было гораздо правильнее сохранить такой народ в качестве союзника, нежели включить в германский рейх, ибо это вызвало бы только трудности».[451]
Единственное, что Германия могла себе позволить, это начать скрытные поставки Финляндии оружия. Именно тогда Берлин стал осторожно поддерживать финские заказы на приобретение военного снаряжения.[452] Причем это происходило по возможности неофициально и через частные торговые компании. Одновременно уже стали поступать и первые сведения о том, что «в Германии скоро произойдут довольно радикальные перемены в оценке всей обстановки».[453]
Тем не менее о том, что рейх начал предпринимать действия «на финском направлении», стали замечать и за рубежом. В Швеции и Англии тогда уже обращали на это пристальное внимание.[454] Более того, уже по косвенным данным становилось очевидно, с каким энтузиазмом в узких правительственных кругах Финляндии была воспринята менявшаяся ситуация в развитии германо-финских отношений. Даже Кивимяки уловил происходившие здесь перемены в настроениях, когда приезжал из Германии в Хельсинки. Это явствует из его дипломатической переписки.
«Я заметил, — отмечал он, — что допускается вполне возможное возникновение войны между Германией и Россией», и, в свою очередь, рекомендовал «способствовать этому». Будучи, конечно, осведомлен относительно высказываний Вейссауера, посланник подтверждал, что в рейхе подобные речи слышатся «почти повсеместно и особенно среди высокопоставленных лиц».[455] Такая информация, естественно, оказывала воздействие на финское руководство и заставляла размышлять о том, как все это может коснуться Финляндии. Министр иностранных дел Виттинг хотел получить четкий ответ от немецкого посланника Блюхера на вопрос о том, какова будет позиция Германии в случае, если «Советский Союз нападет на Финляндию».[456]
В целом Финляндия еще не имела никаких гарантий относительно того, что рейх окажет ей какую-либо реальную военную помощь. Более того, усиление финско-германских связей не могло не настораживать СССР, что также сковывало финское руководство. В Хельсинки понимали, с каким напряжением Советский Союз следит за развитием германо-финляндского сотрудничества. Уже 30 июня Ю. К. Паасикиви, чутко улавливая происходящие в финской столице перемены, старался предостеречь свое руководство от недооценки реакции на это СССР. Он сообщал из Москвы: «Знаю, что в Финляндии в настоящее время в некоторых кругах проявляются различные спекуляции, имеющие в виду не что иное, как будущую германо-советскую войну. Эти спекуляции могут здесь легко стать известными и усилят недоверие по отношению к нам».[457]
К этому также следует добавить, что в Финляндии в кругах генерального штаба в целом истолковывали перспективы развития германо-финляндского сотрудничества в конце июля 1940 г. скорее еще как чисто теоретический вопрос и оценивали складывающуюся ситуацию таким образом, что до поры до времени невозможно даже ожидать политической поддержки со стороны Германии.[458]
Вместе с тем и посланник в Берлине Т. Кивимяки полагал, что в данных условиях следует продолжать налаживание контактов, главным образом по линии экономического, а также культурного сотрудничества. Он считал, что необходимо исходить из того, что «непосредственное присоединение к державам оси на данном этапе не могло еще быть сколько-нибудь реально обнадеживающим». Однако вместе с тем он не отрицал, что Германия стала уже «действовать на пользу Финляндии» и теперь финляндский вопрос в Берлине «стоит на повестке дня». Действительно, сведения, поступавшие от Кивимяки, фактически соответствовали замыслам германского руководства. В финском же представительстве в немецкой столице уже тогда начали считать, что еще «до победы над Англией может быть предпринято наступление против России».[459]
Тем временем финляндско-германские контакты становились все заметнее, и их все труднее становилось скрывать. По данным советской разведки, уже с первых дней июля наблюдался «наплыв в Хельсинки немцев, которые… чаще всего посещают МИД и Военное министерство».[460] Трудно сказать, что в данном случае имелось в виду по поводу «наплыва немцев» — возможно, советская резидентура в Финляндии тогда получила первую информацию о переговорах Л. Вейссауера. Но, судя по воспоминаниям Е. Синицына, для советского полпредства было ясно, что «правительство Рюти через своего посла в Берлине ведет важные, очень секретные переговоры, касающиеся Советского Союза».[461]
Германо-финляндская активность проявлялась и в деятельности немецкого посланника В. Блюхера, который решительно поддерживал идею развития финского сближения с Германией. Имея соответствующие инструкции не афишировать процесс германо-финляндского сотрудничества, он все же начал позволять себе достаточно прямолинейные высказывания в присутствии иностранных дипломатов о том, что в новых условиях «Финляндии не нужно будет бояться СССР, поскольку она станет находиться под защитой Германии».[462] Возможно, такая прямолинейность его заявления была связана с тем, что статс-секретарь Министерства иностранных дел рейха Вайцзеккер 6 августа ориентировал Блюхера на то, что «финляндский вопрос становится несколько более важным, чем даже казалось этим летом».[463]
Таким образом, лето 1940 г. стало по существу временем, когда происходил перелом в определении перспектив будущего развития финско-германских отношений. Берлин, приступив к разработке плана «Барбаросса», теперь уже продумывал схему подключения к готовящейся операции вероятных союзников, включая Финляндию. В данном смысле уже предпринимались первые шаги, направленные на возможное объединение усилий двух государств в войне против Советского Союза. При этом Хельсинки сознательно и откровенно поддерживали эти устремления Берлина. Но было очевидно, что новая фаза формирующихся финско-немецких отношений и угроза военного сближения между ними не могли не волновать Москву. Все это создавало весьма сложный узел противоречий, в центре которых оказывалась Финляндия.
НОВАЯ «СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ОПАСНОСТЬ»?
451
Застольные беседы в ставке Гитлера (июль 1941 — июнь 1942 гг.) // Новая и новейшая история. 1992. № 4. С. 177.
454
456
458
462
Российский государственный военный архив (далее — РГВА). Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1301. Л. 195. Информация Л. Берия, 5.7. 1940.