родителей, но вокруг лишь жуткая тишина. Я думаю о том, чтобы им позвонить, но вместо этого
поднимаюсь в свою комнату, радуясь тишине. Мое тело измождено во всех отношениях, а лицо
отекло от слез. Давно я не позволяла себе так выпускать эмоции наружу, и сейчас все чего я хочу,
так это забраться в кровать и забыть обо всем на одну ночь.
Комната погружена в темноту, когда я в нее захожу, но вскоре каким-то образом мне удается
видеть или как минимум чувствовать все, что находится вокруг меня. Я говорю себе, что лишь
потому, что это моя комната, но где-то глубоко внутри мне интересно, является ли это еще одним
результатом моих изменений. Я направляюсь в ванную, чтобы промыть порез и нанести
заживляющий гель, когда ловлю свое отражение в зеркале. Я пододвигаюсь ближе, пока мне не
становится видно только свои глаза: раньше они были такие же изумрудные, как у мамы, а теперь
стали сине-зелеными. Потрясающе. Я иду обратно в комнату, чувствуя одновременно и
беспокойство, и возбуждение.
— Ари? — Зовет меня Джексон со стороны окна, тем самым сильно меня пугая.
— Привет, — говорю я.
Он пересекает комнату и берет меня за руку, лицо его сморщено от беспокойства.
— Что случилось?
— О, ничего. Я просто повела себя глупо. Думала, что смогу… Это глупо, — Я колеблюсь и
затем добавляю. — Я тебя ждала.
— Знаю, прости, — произносит он, садясь рядом со мной на кровать. — Меня вызвали
обратно на Лог. Все хорошо?
Я смотрю вниз.
— На самом деле, нет. Они планируют применить тактику, в которой какие-то вещества,
передаваемые воздушным путем, помешают ксилеме излечить вас. Там был один Древний: они
звали его Райден. Он просил о помощи. Поэтому я и связалась с тобой, — Наши глаза
встречаются. — Я хочу вернуться, чтобы освободить его.
— Райден мертв.
У меня сжимается грудь. Они убили его. Нет, я позволила ему умереть. Я проглатываю
настигнувшую меня печаль. Злость берет верх над всеми остальными эмоциями.
— Мы должны что-то сделать. Достаточно разговоров. Мы должны действовать.
Я подробно описываю каждую секунду, проведенную в лаборатории, и жду, пока Джексон
переварит все, что я только что ему сообщила. Он прислоняется к передней спинке кровати и
кладет на шею руку.
— Это все? — Спрашивает он.
Я делаю глубокий вдох. Я не могу ему рассказать то, что касается Гретхен, хотя, возможно,
он уже и так знает.
— Нет, это не все. Я забралась на вершину дуба и прыгнула вниз.
Я ожидаю, что он подпрыгнет, удивится или еще что-нибудь, но он только кивает.
— Скажи мне, что со мной происходит? — говорю я.
— Что с тобой происходит, так это я. Это я сделал с тобой. Я пойму, если ты будешь меня
ненавидеть, не захочешь больше никогда видеть. Я не горжусь тем, что сделал. Я не мог… Ты…
Прости.
Его глаза умоляют меня о прощении.
— Что ты сделал?
— В тот день, когда в школе произошел взрыв. Ты кричала. Тебе было слишком больно. Я…
Лоуренс сказал… Нет, это было мое решение…
— Просто скажи мне.
— Я исцелил тебя, и это уже было не так, как с заживлением небольших ран в детстве,
тогда последствий не было. В этот же раз произошло полное исцеление. И ты помнишь, что я тебе
говорил о ксилеме?
— Она размножается, — произношу я, переходя почти на шепот. Я смотрю куда-то за
пределы своей комнаты, не видя ничего и теряясь в мыслях. Несколько минут мы сидим в тишине:
он мучается от угрызения совести, я — от страха.
— Мне надо идти, — Он начинает вставать, но я беру его за руку, наши глаза встречаются.
Он должен понять, о чем я думаю. Я больше не хочу переживать. Он ложится рядом со мной, наши
лица находятся всего в нескольких сантиметрах друг от друга. — Или, может, я останусь.
Он целует мои губы, щеки, шею, согревая мое тело.
Я ловко перекатываюсь и оказываюсь сверху него. Теперь ситуацией руководит мое тело,
все ограничения сняты, я думаю только о нас двоих, все остальные мысли исчезли. Его руки
блуждают у меня в волосах и движутся вниз по спине все дальше и дальше. Я запускаю руку под
его рубашку, выводя линии на его животе, и стягиваю ее. С моей он делает то же самое, поэтому
моя обнаженная грудь прикасается к его обнаженной груди, а дыхание становится тяжелым. Затем,
он внезапно садится и придвигает меня к себе, пока мои ноги не обхватывают его талию.
— У тебя был тяжелый день. Нам не следует…
Он немного смещается, тянется за своей рубашкой и передает мне мою. Я натягиваю ее, но
все еще не свожу с него взгляд.
— Что не так? — спрашиваю я.
Он проводит рукой по своим волосам и поднимает на меня глаза, в которых полно
противоречий, и произносит:
— Прогуляйся со мной.
— Сейчас?
Он соскальзывает с кровати и протягивает мне руку.
— У меня есть для тебя сюрприз.
Уже через минуту мы находимся в лесу, с шумом идя по тропе, нас ведет лунный свет. Луна
такая полная и желтая, что выглядит бутафорской, и она такая большая, что хочется до нее
дотянуться. Джексон берет меня за руку, и я замедляю темп. Очень волнительно быть с ним здесь,
где нас никто не может увидеть.
Он притягивает меня к себе. Остаток пути к Дереву Единства мы идем обнявшись. Такое
чувство, что меня разделили на две части, разрезали чувством вины. Верность моему отцу, моей
семье, моему народу. Это то, кем я являюсь, кем я хочу быть. В памяти витает разочарованное
лицо отца. Я разгласила врагу секретную информацию, которая может предотвратить войну.
Мы доходим до Дерева Единства в тишине. Джексон, вероятно, слышал мои мысли, однако,
ничего не сказал. Он заходит за дерево и возвращается обратно с большой корзиной. Я
рассматриваю ее.
— Что это?
Он задорно улыбается.
— Это корзинка для пикника. Я подумал, что это может тебя отвлечь.
— Корзинка для чего?
— Для пикника. Ты никогда не слышала о пикниках?
Он открывает корзинку, доставая маленькую подстилку, и расстилает ее на земле возле
дерева. Я смотрю на покрывало, потом на него, и ложусь на подстилку. У Джексона начинается
истерика, смех эхом раздается в лесу.
— На нем не лежат. На нем сидят и едят.
— Ты хочешь, чтобы я ела по среди ночи, сидя на, — я пробегаю взглядом по покрывалу, —
клетчатой подстилке.
Он снова смеется, на этот раз еле дыша.
— Это называет плед. И это одна из тех человеческих вещей, о которых ты должна знать.
— Как бы то ни было, ты знаешь моих родителей? — говорю я саркастично. — Я прямо
вижу, как папа сидит на земле и ест… Где еда, о которой ты говорил?
— Здесь, — он указывает на корзинку и вынимает из нее разную еду. — Тебе нравится? То
есть, мы не должны есть. Я просто думал…
— Нет, это идеально. Я люблю пикники, все время на них хожу. Давай есть.
Он снова улыбается и достает все из корзинки.
Мне на глаза попадается ярко-красная клубника, и я беру ее, чтобы укусить.
— Как ты об этом узнал? — спрашиваю я.
— Нас заставляют изучать вашу историю. Меня особенно. Мне вбили в голову основы
вашей ежедневной жизни. Что происходит, когда и почему. Ты не представляешь, как ужасно,
когда от тебя ожидают, что ты запомнишь слишком много в очень короткий срок.
Я поднимаю брови.
— Ты встречал моего отца?
— Я отказываюсь от своего предыдущего заявления. Давай поговорим о чем-нибудь
другом, — говорит он, наклоняя свой стакан, чтобы попить.
— Да, расскажи мне о своей семье.
Джексон давится, кашляя и сгибаясь.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Да, прости, я…
Он убирает прядь волос с моего лица и целует меня. Я оборачиваю ноги вокруг его талии и
смотрю на него.
— Могу я… прикоснуться к тебе? — интересуюсь я.
— Прикоснуться ко мне? Где? — усмехается он.
Я наиграно ударяю его в грудь.