— Как ты себя чувствуешь?
Я открываю глаза, и Джексон придвигается ко мне.
— Я очень беспокоился. Ты долго не могла проснуться… Я думал, что ты можешь больше
никогда ко мне не вернуться.
Он проводит рукой по моему лицу, но я отстраняюсь, разрываясь между Джексоном,
которого, как я думала, знала, и настоящим Джексоном — Джексоном Кастелло, внуком Зевса.
Я облизываю сухие, потрескавшиеся губы.
— Как долго я здесь? — спрашиваю я, понимая, что сперва надо задать другой вопрос. —
Где я?
Вспышка боли пробегает по его лицу, прежде чем он отвечает.
— На Лог, в нашем варианте медицинского центра. Мы зовем его Панацеей, и ты провела
здесь три дня.
— Нет, это не так… Нет. — У меня учащается дыхание, и на глаза наворачиваются горячие
слезы. — Что случилось с остальными? Мы их бросили? Они все погибли? Подожди, нет. — К
горлу подступает комок. — Мои родители, Джексон. Где мои родители?
— В Сидии. Мне очень жаль, — отвечает он, поджимая губы, и эта обреченность в его
голосе разбивает меня на части, все достигает кульминационного момента. Столько планов,
смертей, а теперь… В груди все тяжелеет от болезненных всхлипов, и на меня обрушивается то,
что осталось позади, и что я больше никогда не увижу. И я размышляю о том, что мне следовало
бы сделать. Я должна была попрощаться с мамой перед уходом. Пробравшись на базу, я должна
была быть менее заметной, должна была действовать, как настоящий оперативник. Слишком
много сожалений, чтобы с ними справиться.
Джексон пытается притянуть меня к груди, но я отталкиваю его. Злость смешивается со
слезами. Он врал мне все это время, а теперь всех, кого я люблю, нет рядом. Я хочу задать ему
вопросы, но не готова услышать ответы. Я знала, что окажусь здесь, но думала, что у меня будет
время сказать «прощай», хотя от одного этого слова все не стало бы проще. Я могу думать только о
мамином лице в тот момент, когда Гретхен и Ло сказали ей, что я ушла. По отношению к ней это
не честно. Она будет мучиться всю жизнь, и нет ничего, что бы я могла сделать.
Из меня вырывается новая волна всхлипов, и Джексон опускает голову, его лицо искажается
от боли. Он тянется к моей руке, но останавливается на половине пути при виде моего взгляда. Не
хочу, чтобы он ко мне прикасался. Наверное, я должна быть сильнее или, как минимум, создать
иллюзию того, что я сильная, но не могу. Меня одолевает беспокойство. Я не представляю, в каком
мире их оставила, и какие ужасы их ожидают из-за того, что они мне помогли. Я заставила их
рискнуть всем, а затем исчезла, оставив их собирать осколки.
Знаю, Джексон чувствует мои мысли, но ничего не говорит и просто позволяет мне плакать,
не отходя от меня ни на шаг и понимая, что я всего лишь нуждаюсь в тишине. После, как мне
кажется, часа рыданий, я поднимаюсь на кровати повыше и впервые осматриваю комнату. Она не
такая, как я себе представляла. Деревянные неотшлифованные стены и потолок создают
впечатление, что у рабочих не было подходящих инструментов. Через два выходящих наружу окна
падает дневной свет, и хотя в эту комнату вместилось бы десять кроватей, в ней стоит только моя
больничная койка, застланная желтовато-коричневой тканью и стоящая на деревянных ножках. В
противоположной части комнаты находится дверной проем, задернутый шторой такого же цвета,
как и кровать. Я могу только догадываться, что за ней скрывается, но мне хорошо видно любого,
кто проходит мимо двери, и прекрасно слышно все, что там происходит.
В голове проносится столько мыслей, что я даже не знаю, с чего начать.
— Знаю, это слишком тяжело, — начинает Джексон, — но мы справимся… вместе, если ты
мне позволишь.
— Расскажи мне, что с ними случилось, — прошу я, отказываясь встречаться с ним
взглядом.
Он усаживается поудобнее, оттягивая время.
— Я не должен был забирать тебя, прежде чем ты смогла бы со всеми попрощаться. И мне
очень жаль. Я не знал, что еще сделать. Ты… — Он устремляет взгляд в сторону, делая глубокий
вдох. — Умирала. Я схватил тебя и помчался к ближайшему дереву, чтобы перенести нас сюда,
прежде чем у меня появилось время обдумать свое решение.
Я киваю.
— Я лишь хотела… — В голове появляются воспоминания, с болью отдающиеся в груди.
— Теперь это не важно.
Джексон придвигается ближе, понижая голос.
— Ари, это не навсегда. Ты снова их увидишь. Обещаю, ты сделаешь это, пока они все еще
живы, ты их увидишь.
— Так это значит, что они в порядке?
Он пожимает плечами, видно, снова испытывает неудобство.
— Я в это верю. Вчера я получил известия от Ло.
— Подожди, — я подскакиваю в кровати, и голову пронзает боль. Я корчусь, но быстро
прогоняю ее, желая услышать больше. — Ты сказал, что слышал что-то от Ло? Значит ли это, что
мы можем с ними поговорить?
Джексон широко улыбается.
— Конечно.
Глаза снова наполняются слезами, но на этот раз это слезы счастья и облегчения. Я снова
поговорю со своими родителями. Смогу сказать им, что со мной все хорошо. Смогу убедиться, что
и они в порядке.
— Но если мы можем с ними общаться, то почему прошло так много времени, прежде чем
ты со мной связался? Я думала… Папа сказал мне, кто ты на самом деле. Он рассказал, что тебя
отправили следить за мной. Что для тебя это все было лишь работой, — говорю я, и всю злость
вымещает боль.
Джексон поворачивается и смотрит мне прямо в лицо, он серьезен.
— Меня отправили получить информацию, и я действительно внук Зевса, но между нами
это ничего не меняет. Знаю, я сделал многое, чтобы у тебя появились сомнения, поэтому я пойму,
если…
Морщинистая женщина возвращается и кашляет рядом с нами, чтобы привлечь наше
внимание.
— Тебе следует отдохнуть. Дайте ей отдохнуть, молодой человек, — просит она Джексона.
— Это Эмми, — объясняет мне Джексон. — Она позаботится о тебе, пока ты здесь.
Он встает, сообщая, что ему надо посетить одну встречу, после которой он вернется ко мне.
— Что за встреча? — спрашиваю я, из-за чего Эмми напрягается.
— Детка, это не твое дело. Он…
Джексон заставляет ее замолчать одним взглядом.
— Ничего особенного. Просто дела.
Я пристально смотрю на него, надеясь, что он почувствует поток вопросов и беспокойств,
пробегающий у меня в голове, но не отвечает.
Он уходит, и я внезапно понимаю, что здесь совершенно одна. Одна с мальчиком, который
отказывается быть со мной честным. Я наблюдаю за Эмми, проверяющей мой пульс и
сердцебиение. Она делает все методично, без чувств, без заботы, не так, как врачи у меня дома.
Дом. Я отгоняю эту мысль, как только она появляется. Плакать при Джексоне — это одно, а
раскисать при Эмми я отказываюсь.
Она берет теплую губку из мисочки возле кровати и проводит ею по моему лицу, рукам и
ногам.
— Я могу сделать это сама, — предлагаю я.
— Тебе лучше не перетруждаться.
— Спасибо вам.
Она замирает на половине движения, взвешивая мои слова. Я уже уверена, что она
собирается уйти, но вместо этого она улыбается.
— Теперь ты одна из нас. Он давно тебя выбрал.
— Давно? Но мы только…
— Нет. Ничего просто так не бывает.
Я пытаюсь понять, что она имеет в виду, но это просто безумие. Он не мог… Нет.
— Джексон этого не планировал. Он бы не стал.
С каждой секундой в комнате становится жарче. Она же не предполагает… Нет, нет, нет.
На ее лице появляется страх, и она придвигается ко мне так близко, что практически
дотрагивается до меня.
— Не молодой человек. Тот, что старше.
Старше? Но кого она…? У меня открывается рот, когда я все-таки понимаю.
Зевс.