Павел Флегонтыч. Слушаю.
Виталина. Не виды на богатое приданое, которое даю за Наташей, прельщают вас, сказали вы: одна привязанность, одна чистая, бескорыстная любовь, возраставшая с каждым годом?..
Павел Флегонтыч. И теперь это подтверждаю.
Мухоморов (про себя). Ох, ох! беда с этими прыткими молодыми людьми! Того и гляди, отступится от сотен тысяч.
Виталина. Так для вас нужна она одна, своим лицом?
Павел Флегонтыч. Получить ее и без ничего почел бы я высшим блаженством.
Виталина. Но вы, конечно, хотите, чтоб будущая подруга вашей жизни с рукою своею отдала вам сердце, чтоб она вас любила и любовию своею услаждала вашу будущность. Без того, что за союз двух людей мыслящих, образованных? Уж и в деревнях, у крестьян, не стали отдавать дочерей поневоле. Когда обещала я вам Наташу, я думала, что сердце ее никем не занято и, если не чувствует к вам особенной привязанности, то по крайней мере свободно, по крайней мере способно вас полюбить. До нынешнего дня я была в этом заблуждении. Знайте же: она вас не терпит, она чувствует к вам неодолимое отвращение; скажу более: она любит другого и мне в этом нынче призналась.
Павел Флегонтыч. Не эту ли восковую фигуру, которую только что на днях увидала! Богатырская любовь! шагает верстовыми шагами!..
Виталина. Теперь, господин рыцарь, покажите свое благородство: возьмите ее, повлеките к венцу, заставьте у алтаря Божия, перед лицом Его, солгать, что она не неволею за вас идет, что она никого не любила, кроме вас. Честен, возвышен будет ваш поступок!.. Но когда совершите вы этот рыцарский подвиг, какое высокое блаженство будет видеть подле себя жену-страдалицу, которая сказала вам прежде, что она вас ненавидит и презирает... Да, презирает, потому что подобный поступок с вашей стороны другого чувства не заслуживает!.. Начните же этот подвиг, сударь, довершите его, если достанет у вас довольно самоотвержения, чтоб обречь и себя на вечные муки.
Мухоморов (сыну тихо, так, чтобы слышала Виталина). По мне хоть бы отступиться от такой невесты. Паша, не лучше ли взять сто тысяч?
Павел Флегонтыч. Увидим.
Виталина. Что ж вы на это скажете?
Павел Флегонтыч. Что я скажу?.. Теперь ни слова, ни одного слова не услышите от меня. Дайте мне подумать, Софья Андреевна! Только одну неделю срока прошу; чрез неделю получите решительный ответ. Хочу сам испытать сердце Натальи Ивановны; от нее самой должен услышать ответ. Вы даже обвинили бы меня в ветрености, в легкомыслии, если б я сейчас решился. Любить так долго, так страстно и так скоро расстаться со своею любовью, с лучшими мечтами своей жизни — о! это ужасно!
Виталина. Так через неделю жду ответа. Он должен быть решительный. Помните, мы не ссорились с вами, Флегонт Парфеныч (с твердостию), в твоей преданности я уверена... ты мне никогда не изменял и знаешь Бога.
Мухоморов. Матушка!.. видит... Он! (Показывает на небо.)
Виталина (тихо ему). Зачем же ты... давеча...
Мухоморов (тихо). Каюсь, виноват... в сердцах сорвалось... верьте совести, вперед не буду... Уж вы, родная, будьте с ним (указывая на сына) не так суровы... (Уходит с сыном.)
Виталина (уходя). Господи! внуши им все, что согласно только с ее счастьем.
Мухоморов и Павел Флегонтыч.
Павел Флегонтыч. Отступиться?.. отступиться?.. За кого они принимают меня? За ребенка что ли, которого тешили долго любимою игрушкой — отняли ее, потому что она понравилась другому, и обещают новую, золотую игрушку? Хотят среди белого дня, всенародно, проволочь меня по грязи и потом умыть розовою водою? И чтобы толпа, чернь насмеялась досыта над этой проделкой?.. Нет, не так легко! Они меня не знают!.. Лучше погубить ее, хоть бы самому погибнуть... Отец! у тебя есть тайна... важная тайна, говорил ты, которая мне даст над Гориславской роковую власть, которая приведет ее к ногам моим, как покорную овечку.
Мухоморов. Почти так.
Павел Флегонтыч. Почти?.. Наверно!.. Ты давеча шепнул ей на ухо несколько слов... видно, показал кончик этой тайны... Гориславская побледнела, как смерть, руки ее дрожали... Постигаю, ты обладаешь великим сокровищем... На что оно тебе? Что ты сделаешь из него, с твоею мягкою, уклончивою душой? Оно принадлежит мне по праву. Отдай мне его!.. (Берет судорожно отца за руку.) Пора — ты видел?.. Ты сам устроил эту путаницу, дай же мне нож, которым бы ее рассечь.
Мухоморов. Безумный! не ломай же мне так руку... Ох, ох! чему же вас учат там в высоких трехэтажных палатах? Только что не погладили его по шерсти, он уж все помыслы свои, всю утробу выворотил наружу. Павлуша, не так делают люди бывалые, умные. Отец твой простой, как ты говоришь, необразованный человек, да тебя поучит. А ты наставил меня давеча, все дело было испортил. У нас не так: на душе и волком воешь, да, коли нужно, воркуешь голубочком. Прикинусь дурачком, поклянусь, побожусь, а тут (показав на грудь) пишется кровавая челобитная по пунктам... уж с надписью не возвратят, за то ручаюсь. Видел ты, Софья Андреевна по-прежнему ко мне, и уверена, что я ей преданный? А я — предан только себе, да тебе, неблагодарный! Прежде чем ты меня просил, я для тебя многое устроил.
Павел Флегонтыч. Батюшка, простите меня, дайте мне руку вашу... я поцелую ее, чтоб прошла скорее боль, которую причинил ей, и, может быть, сердцу вашему! Умоляю вас об одном — выкупить для меня Гориславскую из чужих рук или погубить ее вместе с названной матерью.
Мухоморов. Авось, обойдемся без последнего. Открою тебе всю подноготную. Только поклонись, что не передашь секрета никому до поры до времени; ты, да я, будем одни знать, будем одни проводить от него невидимые проволоки, чтоб куклы плясали по нашему хотению. Даже матери твоей... самой матери не говори: знаешь, волос долог... все дело испортит.
Павел Флегонтыч. Клянусь всемогущим Богом!
Мухоморов (обходит кругом кусты и заглядывает в беседку). Никого... не шелохнет!.. Слушай же: Гориславская не дочь канцелярского чиновника, а дочь... еврея.
Павел Флегонтыч. Еврея?.. Может ли статься?
Мухоморов. Сталось, как ты мой сын. Никто из сторонних не знает этого, кроме меня. Тому назад семь лет, покойный Виталин командовал полком, который стоял в Белостоке. Хаживал к ним жидок Соломон — по ихнему фактор что ли — нищий, хоть и проходило много денег через его руки. У жидка было три дочки. Старшая, Эсфира, была такая пригожая, ласковая, разумная. Увидали ее господа, полюбили, и впала им мысль взять ее к себе в дом вместо дочки. За деньги жид готов продать хоть себя, и согласился отдать дочь с тем, чтоб вовсе от нее отступиться. Эсфирочка была такая гордая натура, будто родилась в каменных палатах. Эсфиру окрестили и назвали Натальей, а чтоб она не поступила в дом с жидовским клеймом, по моей науке стали ее величать дочерью личного дворянина. С тех пор она такою и слывет. В Белостоке это дело ныне только известно Богу да душе Соломона.
Павел Флегонтыч. Чем же можно доказать теперь, если нужно, что Гориславская была жидовка?