— Я беру «Фиат», Мэннинг, — сказала она. — Заведите мотор, пожалуйста.
— Сию минуту, мисс.
Он подошёл к двухместной спортивной машине и поднял капот.
— Можно вас на минуту, мисс Протеро? — сказал Слак. — Мне необходимо знать, кто где был вчера во второй половине дня. Простая формальность, не обижайтесь.
Летиция смотрела на него, широко раскрыв глаза.
— Да я сроду не смотрю на часы!
— Насколько я знаю, вчера вы ушли из дому вскоре после ленча?
Она кивнула.
— А куда, разрешите узнать?
— Играть в теннис.
— С кем?
— С семьёй Хартли Напье.
— Из Мач-Бенэма?
— Да.
— А когда вы вернулись?
— Не знаю. Я же вам сказала, что никогда не смотрю на часы.
— Вы вернулись, — сказал я, — около половины восьмого.
— А, верно, — сказала Летиция. — Прямо в разгар представления. Анна в истерике, а Гризельда её утешает.
— Благодарю вас, мисс, — сказал инспектор. — Это всё, что я хотел узнать.
— Только-то? — сказала Летиция. — Вы меня разочаровали.
Она пошла от нас к «Фиату».
Инспектор украдкой дотронулся до своего лба и шёпотом спросил:
— Что, малость не в себе?
— Ничего подобного, — сказал я. — Но ей нравится такой казаться.
— Ладно. Пойду допрошу прислугу.
Заставить себя полюбить инспектора Слака — свыше сил человеческих, но его кипучей энергией нельзя не восхищаться.
Мы расстались, и я спросил у Ривза, где я могу найти миссис Протеро.
— Она прилегла отдохнуть, сэр.
— Тогда я не стану её беспокоить.
— Может, вы подождёте, сэр, я знаю, миссис Протеро хотела обязательно с вами повидаться. Она сама сказала за ленчем.
Он провёл меня в гостиную, включил свет — занавески были опущены.
— Какие печальные события, — сказал я.
— Да, сэр. — Голос дворецкого звучал холодно, хотя и почтительно.
Я взглянул на него. Какие чувства кипят под этой маской вежливого равнодушия? Может быть, он знает что-то, но не говорит? Трудно найти что-либо более неестественное для человека, чем маска вышколенного слуги.
— Ещё что-нибудь угодно, сэр?
Мне почудилось, что за этим привычным выражением таится хорошо скрытая тревога.
— Нет, ничего, — ответил я.
Мне не пришлось долго ждать — Анна Протеро вышла ко мне очень скоро. Мы поговорили о некоторых делах, а потом она воскликнула:
— Какой чудный, добрый человек доктор Хэйдок!
— Лучший из всех, кого я знаю.
— Он был поразительно добр ко мне. Но у него всегда такой грустный вид — вам не кажется?
Мне как-то не приходило в голову называть Хэйдока грустным. Я немного подумал.
— Нет, не замечал, — сказал я.
— И я тоже, до сегодняшнего дня.
— Порой наши личные горести обостряют наше зрение, — сказал я.
— Как это верно. — Она помолчала и сказала: — Мистер Клемент, одного я никак не могу понять. Если мужа застрелили сразу же после моего ухода, то почему я не слышала выстрела?
— Полиция полагает, что выстрел был сделан позже.
— А как же записка — там стоит «18.20»?
— Возможно, эти цифры приписаны другой рукой — рукой убийцы.
Кровь отхлынула от её щёк.
— Какой ужас!
— А вам не бросилось в глаза, что цифры написаны не его почерком?
— Да там вообще не его почерк!
Это была правда. Неразборчивые каракули в записке ничем не напоминали чёткий почерк Протеро.
— Вы уверены, что они не подозревают Лоуренса?
— По-моему, с него сняты все подозрения.
— Но, мистер Клемент, кто же это сделал? Люциус не вызывал у людей симпатии — я знаю, но и настоящих врагов у него не было, мне кажется. То есть заклятых врагов.
Я покачал головой:
— Сие покрыто тайной.
Я снова вспомнил о семи подозреваемых, которых не захотела назвать мисс Марпл. Хотелось бы знать, кто они…
Распрощавшись с Анной, я приступил к выполнению своего замысла.
Я пошёл домой по тропинке. Дойдя до перелаза, я немного вернулся назад, до места, где растительность казалась мне слегка помятой, свернул с тропинки и углубился в кусты. Лес здесь был густой, с кустарником, ветви которого переплетались внизу. Я пробивался сквозь заросли с некоторым усилием, как вдруг услышал, что недалеко от меня ещё кто-то пробирается через кустарник. Я остановился в нерешительности, и передо мной возник Лоуренс Реддинг. Он тащил увесистый валун.
Должно быть, вид у меня был удивлённый — Лоуренс вдруг разразился смехом.
— Да нет, — сказал он. — Это не улика, а нечто вроде мирного подношения.
— Мирное подношение?