Глэдди умолкла, запыхавшись, и Лоуренс попытался тактично вернуть её к началу разговора.
— А ещё что ты слышала?
— Да всего ведь и не упомнишь, сэр. Всё одно и то же. Раз или два он сказал: «Не верю». Вот так: «Мало ли что Хэйдок говорит, а я не верю».
— Так он и сказал: «Мало ли что Хэйдок говорит»?
— Да, так и сказал. И ещё сказал, что всё это — сговор.
— А ты совсем не слышала, что говорила леди?
— Только в самом конце. Наверное, она встала и подошла поближе к окну. И я слышала, что она сказала. У меня вся кровь застыла, ей-богу. Никогда этого не забуду. «Может быть, в этот час завтра вечером Вас уже не будет в живых» — вот что она сказала. С такой злобой. Я как только услышала про убийство, так и сказала Розе: «Вот! Что я тебе говорила?»
Лоуренс задумался. Он пытался сообразить, насколько можно верить рассказу Глэдис. Она не врала, но он подозревал, что рассказ был сильно приукрашен и отшлифован после убийства. Особенно он сомневался в том, что она точно передала последнюю фразу. Он опасался, что своим появлением на свет эта фраза обязана совершившемуся убийству.
Он поблагодарил Глэдис, поблагодарил её как положено, уверил, что никто не расскажет о её проступках миссис Пратт, и покинул Старую Усадьбу. Ему было над чем поразмыслить.
Ясно было одно: беседа полковника Протеро с миссис Лестрэндж носила отнюдь не мирный характер, и он боялся, что об этом узнает его жена.
Я вспомнил о церковном старосте, про которого рассказывала мисс Марпл, о его двойной жизни. Неужели и тут нечто подобное?
Мне очень хотелось знать: при чём тут Хэйдок? Он избавил миссис Лестрэндж от необходимости давать показания на следствии. Он сделал всё от него зависящее, чтобы защитить её от полиции.
Насколько далеко мог он зайти в своём стремлении её выгородить?
Предположим, он подозревал в ней убийцу. Стал бы он, несмотря на это, защищать её до конца?
Эта необыкновенная женщина обладала поразительным, неотразимым обаянием. Я сам всеми силами противился даже мысли о том, что она могла совершить преступление.
Сердце говорило мне: «Она на это не способна!»
А бесёнок в моём мозгу возражал: «Ну да, и только потому, что она на редкость красивая и привлекательная женщина!»
Как сказала бы мисс Марпл, такова уж человеческая натура.
Глава 20
Возвратившись домой, я угодил в эпицентр домашней трагедии.
Гризельда выбежала в холл со слезами на глазах, увлекла меня в гостиную и сказала:
— Она уходит.
— Кто уходит?
— Мэри. Она уже предупредила.
Честно говоря, я не видел в этом сообщении ничего ужасного.
— Что ж, — сказал я, — придётся нанять другую прислугу.
По-моему, это был совершенно естественный ход мыслей. Когда одна прислуга уходит, вы нанимаете другую. Я не понимал, почему Гризельда смотрит на меня так укоризненно.
— Лен, ты — бессердечное существо. Тебе всё равно.
Вот этого я бы не сказал. Напротив, я чувствовал, что сердце моё встрепенулось от радости при мысли о том, что кончится эра подгорелых пудингов и недоваренных овощей.
— Мне придётся искать девушку, пока её ещё найдёшь, а потом надо будет её ещё вышколить, — сказала Гризельда, и в её голосе слышалась острая жалость к своей горькой участи.
— А разве Мэри вышколена? — спросил я.
— Ну конечно!
— Тогда, наверное, — предположил я, — кто-нибудь услышал, как она всё время вежливо говорит «сэр» или «мадам», и тут же решил похитить у нас сей образец для всех служанок. Мне только остаётся сказать, что их ждёт разочарование.
— Да не в том дело, — сказала Гризельда. — Никому она пока не нужна. И никто её у нас никогда не переманит, не беспокойся. Дело в её оскорблённых чувствах. Она очень близко приняла к сердцу, когда Летиция Протеро сказала, что она плохо вытирает пыль.
Гризельда часто поражает меня неожиданными заявлениями, но это оказалось настолько неожиданным, что я даже усомнился в его истинности. Никто на свете не заставит меня поверить, что Летиция Протеро снизошла до того, чтобы входить в наши домашние дела и попрекать нашу служанку за неряшливость. Это было совершенно не в духе Летиции, так я и сказал Гризельде.