— Это ты про историю с людоедами? — спросила она. — Или про то, что Лоуренс рисует меня нагишом? Знали бы они, что он пишет меня в тёплом плаще с высоченным меховым воротником — в таком одеянии можно с чистой совестью идти в гости к самому папе римскому: не видно ни кусочка грешной плоти! Честно говоря, всё у нас так чисто, что просто диву даёшься. Лоуренс ни разу не попытался за мной поухаживать — никак не пойму, в чём тут дело.
— Он знал, что ты замужняя женщина, вот и…
— Лен, только не притворяйся, что ты только что вылез из Ноева ковчега![10] Ты отлично знаешь, что очаровательная молодая женщина, у которой пожилой муженёк, для молодого человека просто дар небесный. Тут есть какая-то особая причина, а вовсе не недостаток привлекательности — чего-чего, а этого мне не занимать.
— Но разве ты хочешь, чтобы он соблазнил тебя?
— Н-н-нет, — сказала она, помедлив чуть дольше, чем мне бы хотелось.
— Если он влюблён в Летицию Протеро…
— Мисс Марпл в это не верит.
— Мисс Марпл могла и ошибиться.
— Она всегда права. Такие закоренелые старые сплетницы никогда не ошибаются. — Гризельда на минуту умолкла, потом спросила, взглянув на меня искоса: — Ты мне веришь, правда? То есть что у нас с Лоуренсом ничего нет?
— Моя милая Гризельда, — ответил я. — Верю, как самому себе.
Моя жена подбежала и поцеловала меня.
— Если бы только ты не был таким простачком! Тебя же ничего не стоит обвести вокруг пальца! Ты готов поверить всему, что бы я ни сказала.
— А как же иначе? Только, милая, постарайся следить за тем, что ты говоришь, не давай воли своему язычку. У этих дам нет ни малейшего чувства юмора, помни об этом, они всё принимают всерьёз.
— Я знаю, чего им не хватает, — сказала Гризельда. — Надо бы им самим обзавестись какими-нибудь грешками, тогда у них не останется времени вынюхивать повсюду чужие.
С этими словами она вышла из комнаты, а я взглянул на часы и без промедления отправился с визитами, которые должен был нанести ещё утром.
Вечерняя служба в среду, как всегда, собрала немного прихожан, но когда я, разоблачившись в ризнице, вышел в опустевшую церковь, то у одного из витражей приметил одинокую женскую фигуру. У нас замечательные старинные цветные витражи в окнах, да и сам храм заслуживает того, чтобы на него посмотреть. Заслышав мои шаги, женщина обернулась, и я узнал миссис Лестрэндж.
Мы оба молчали, пока я не сказал:
— Надеюсь, вам понравилась наша церковь.
— Я любовалась витражом, — ответила она.
Она говорила приятным, низким, хорошо поставленным голосом, чётко произнося слова.
— Очень жаль, что я вчера не застала вашу жену, — добавила она.
Мы ещё несколько минут поговорили о нашей церкви. Было очевидно, что она человек высокой культуры, знакомый с историей церкви и церковной архитектурой. Мы вместе вышли и пошли по дороге, которая проходила мимо её коттеджа и вела к моему дому. Когда мы подошли к её калитке, она приветливо сказала:
— Не хотите ли зайти? Мне интересно, что вы скажете о том, как я всё здесь устроила.
Я принял приглашение. Коттедж «Маленькая калитка» принадлежал раньше полковнику, служившему в Индии, и я поневоле почувствовал облегчение, увидев, что медные столики и бирманские идолы исчезли. Теперь домик был обставлен просто, но с самым изысканным вкусом. В нём воцарился дух гармонии и покоя.
Но я никак не мог взять в толк, что привело такую женщину, как миссис Лестрэндж, в Сент-Мэри-Мид. Этот вопрос с каждым днём мучил меня всё больше. Она была светской женщиной до мозга костей и тем не менее решилась похоронить себя в нашей деревенской глуши.
При ясном свете, озарявшем гостиную, я смог впервые рассмотреть её как следует.
Она была очень высокого роста. Волосы золотистые, с рыжеватым оттенком. Брови и ресницы тёмные — то ли от природы, то ли подкрашены — об этом мне трудно судить. Если она и подкрашивала их слегка, как мне показалось, то делала это артистически. В её лице, когда оно было спокойно, было что-то от сфинкса[11], а глаза у неё были совершенно необыкновенные, я ни у кого таких не видел — они казались почти золотыми.
Одета она была безукоризненно и держалась с непринуждённостью, обнаруживавшей отличное воспитание, но всё же в ней сквозило что-то, не совпадавшее с этим образом, и это меня смущало. Сразу чувствовалось, что она окружена тайной. Мне вспомнилось слово, которое сказала Гризельда: роковая. Глупость, конечно, и всё же — так ли уж это глупо? Мне пришла в голову непрошеная мысль: «Эта женщина ни перед чем не остановится».