— Ну вот… — сказал как-то неопределенно Пастухов.
— Что, ну вот?..
— Запоминай. В первом вагончике столовая, во втором и третьем живут, в четвертом — тоже. Дальше контора, дом начальника Степана Гуряева. Запоминай — завтра пойдешь представляться. Ну это — грибок, красный уголок. Потеплее станет, приемник выставят, музыка будет. Вон там, в шестом, Матрена, хоздесятница, старайся не ссориться. А эта коробка… одним словом, приготовься к обстрелу. — Он взялся за дверную ручку, и Кирилл почувствовал, что дышать ему стало нечем. Но Пастухов уже рванул на себя дверь. Три взъерошенные головы оторвались от подушек. У Пастухова — улыбка и рука вверх: общий привет. Потом он подтолкнул Кирилла к нижней полке:
— Здесь будешь спать. Уступаю. Не купе, конечно. За плацкарту сойдет. Радиатор рядом, обсохни.
Кирилл увидел прикрепленную к стене фотографию. Лицо женщины лет двадцати четырех, берет, боковой зачес, брошь на кофточке; рядом мальчишка: матроска, пухлые губы, маленькие пуговки глаз.
— Жена? — спросил он у Пастухова. Тот кивнул головой. — «А мальчишка хорош», — еще успел подумать Кирилл, как вдруг почувствовал, что кто-то с верхней полки уперся в него прямым ехидным взглядом.
— Откуда же ты, миленький, взялся? — колючий, тенорок принадлежал рыжеголовому парню с белыми бровями и плоским неприятным ртом.
«Ну, все, началось», — подумал Кирилл. Тупо уставился в пол. Поплыла по вагончику пауза, длинная, тягучая, густая.
— Ты тут, Калач, отдел кадров не устраивай. Сам анкету снимал. Не курит, не пьет, дальше сам понимаешь… — нашелся Пастухов.
Рыжий прыснул в кулак, рассмеялся пакостно и глумливо.
«Что же делать? — лихорадочно думал Кирилл. — Заорать: чего смеешься, дубина? Или, подделываясь под общий тон, самому расхохотаться?..» — Чувствовал, что вот-вот взорвется. С досадой глянул на Пастухова: это и есть твоя поддержка? Глаза у Пастухова смотрели строго и внушительно, как у пророка: глупца убивает гневливость и несмышленого губит раздражительность…
Кирилл опустил голову, молчал. Пастухов, довольно в душе над ним посмеявшись — куда же ты, миленький, с этой своей щепетильностью лезешь? — решил, что образовавшийся сам собою ералаш и есть наиболее подходящая обстановка. И чтобы не дать этому нарочному веселью погаснуть, как-то подчеркнуто лихо распахнул телогрейку, вынул из пришитых изнутри карманов по бутылке водки «Москванын ашакры», что в переводе означало: «Московская особая». Поставил их на стол и крикнул:
— Ну, по случаю знакомства и непогоды…
Пастухов знал, что делал: «обстрел» был смят, задушен в зародыше. Вся честная компания мигом облепила стол.
— Дети, живем! — радовался рыжеголовый. Натянутость лопнула.
— Как зовут?
— Кирилл.
— Кирюха. Хороший парень. Я — Калач. Витька Калач, — торопился рыжеголовый, разливая по стаканам, — он — Жан Марэ. Видел «Парижские тайны»? Кино такое. Так это он. Пять человек насядут — разбросает. Как комаров. По паспорту — Никола, Герматка. Но это так, проза. А вот он — Заяц. Ни одному слову. Чистый Вральман, Ну, Сашка Пастух, само собой… Пастух?!
Пастухова за столом не было.
— Пошел к Гуряеву докладываться, — заключил маленький остролицый парень, которого рыжеголовый назвал Зайцем. Парни сгрудили стаканы, опрокинули в вытянутые глотки. Все, кроме Кирилла.