«Наконец-то…» — подумал Степан, узнав в подбегавшем Кирилла, изо всех сил крутанул вентиль. Из ощерившейся пасти гидранта с ревом и свистом вырвалась и тяжелой рыбиной шлепнулась о землю первая вода. С каждым отворотом вентиля струя становилась все сильнее и упружистей. Толпа кинулась врассыпную. А Степан стоял и крутил, и крутил вентиль. И только когда на нем не осталось и сухой нитки, отскочил, начал выжимать рубашку, потом сиял и опрокинул сапоги. Безудержно хлещет, разливается кругами вода. Вот она заглотнула сухие колючки и маленькие островки горячей рыжей земли.
— Пошла гулять, — светятся добродушием Степановы глаза, смеется его широкий рот, разгладились борозды лба. — Народу-то!.. — Теперь Степана радует все: и то, что так весело выплескивается вода, и, значит, все точно сработано, и что день стоит солнечный, добрый, и что этот длинный, худющий учитель сейчас здесь — тоже хорошо и славно. Подозвал его к себе:
— Ну как?
— Прекрасно.
— С Пастуховым что?
— Все нормально. Бинты с головы сняли. Бодрится. Я в экспедицию заходил: нет ли письма? И представьте… — Кирилл сунул руку в карман.
— От жены? — не дождался Степан.
— От Герматки.
— Да? А ну давай! — схватил конверт, забегал глазами по листу.
— Ну что? — спросил Кирилл, когда Степан кончил читать.
— Приедет.
— Думаете?
— Ну вот, — Степан снова развернул лист, — «…народу здесь, куда уж нашей колонне… Особенно, когда массовка идет. Шум, гам, суета… — Он пробегал строчки, искал нужные, торопился. — Ага, вот: тот, что на главную идет, сильнейший актер, какой-то из театра, молодой, но уже лауреат. Каждый день на съемках встречаюсь. Я ему, видно, нравлюсь. Хлопает все по плечу: отличный парень! Меня тут все вроде любят. Для всех я — молодец и отличный парень… Постепенно привыкаю к юпитерам. Глазам больно, когда на «крупняк» берут. Режиссер все твердит: ты, Герматка, самородок. Я молчу. В общем-то он мужик ничего, только заполошный какой-то, жалко даже. А что сделаешь, столько у человека забот… О себе особо писать не буду. Одно только скажу, кино — вещь не простая. И уж если я самородок — подожду. Я в общем-то двужильный… Кто сейчас работает на моем «трубаче»? Как он там, мой братишечка? Соскучился по вас, сладу нет. Как Пастух и Заяц и вообще все?..»
Некоторое время держалась пауза.
— Приедет, или я Герматку не знаю? У него если что здорово, так через край. А тут хорохорится…
Кирилл сказал:
— Почему-то сейчас даже жалко, если у него не получится.
— Говорили же дураку. Ладно, пусть приезжает… Помнишь, какие у него лапищи?
Водное зеркало расширилось. Гидрант остался далеко в центре. Бившая из него струя сверкала ярким куском кристалла. Бурлила вода только в середине. У берегов круги замирали. Голубое свежее небо опрокинулось в чистую спокойную гладь. Медленно плыли по ней облака. Люди жадно следили за тем, как прибывает вода, и молча, благоговейно перед ней отступали. Разорвали эту благоговейную тишину мальчишки. Бросив своих телят, разогнались, кинулись к центру озера, прямо к струе, подставляя под нее свои худые, костистые спины. Вырывавшийся с напором поток отшвыривал их от себя, но они с визгом лезли под него снова и снова.
Степан с азартом и радостью сбросил с себя рубашку, кинулся к барахтавшимся в ледяном кипящем озерце:
— А ну, пацаны!.. — растолкал всех и подставил под удар свою сильную, как каменное плато, спину. Вслед за ним кинулись к гидранту Калачев, Заяц, Кирилл. Бьет, крошится о спины колким хрусталем вода, и сверкает, и дробится в брызгах яростная щедрость солнца. Обнялись, начали выплясывать какой-то дикий танец: а-ла-ла, а-ла-ла… Кирилл увидел Луизку, сбрасывавшую туфли. Вырвался из цепко державших его рук, выскочил на берег. Луизка, подтянув выше колен юбку, кинулась в самую гущу. Она визжала и прыгала, стараясь ни в чем не уступать мужчинам, взбивавшим фонтаны брызг. Холодные струи слепили ей глаза, сбегали по белой пузырчатой блузке, четко обозначили линию груди, вылепили упругие соски, похожие на две острые коричневые почки. Распрямилась, отжала волосы, начала выбираться из воды.
Кирилл отвернулся. Так вот встретиться с нею? Ни за что. Надо куда-то идти, что-то делать, что-то кому-то говорить… Невозможно. Чудовищной глупостью кажется тот его проклятый ночной «визит».