И все же чем-то неустроенным и сиротским веяло от этого броского уюта. На стене висела фотография улыбающейся женщины в строгой черной рамке. Это был рисованный портрет, увеличенный, по-видимому, с небольшого снимка. Подобные фотографии — память о близких людях — часто можно встретить в деревнях и маленьких поселках. Заказывают их обычно случайным заезжим ретушерам. Выходят они из-под их быстрой, суетной руки четко подмалеванными, но весьма отдаленно напоминающими оригинал. Вот так же отдаленно напоминал живое лицо портрет женщины в строгой темной рамке. Улыбка и глаза ее были застывшими и холодными. И почему-то именно улыбка и глаза больше всего говорили о том, что женщины в этом доме нет.
По-видимому, осмотр вагончика затянулся. Из-за стенки, перегораживавшей комнату надвое, привлеченный чьими-то шагами, выглянул мальчишка лет шести, удивленно посмотрел на Кирилла и улыбнулся. Он сидел на разобранной постели, одеяло у него сбилось к ногам. Спать ему не хотелось. Кирилл увидел на тумбочке у его изголовья несколько лепных игрушек: собаку, петушка, самолет, танк и даже пулемет.
Заметив, что «чужак» интересуется игрушками, мальчишка бросился к тумбочке, отворил дверцу.
Чего здесь только не было! Настоящее лепное диво: птицы, звери, куклы — игра красок, тьма умения и вкуса. Особенно хороши были матрешки. Незатейливые, из обыкновенной глины, выкрашенные и разрисованные простыми акварельными красками, они казались милыми именно этой своей незатейливостью и простотой.
— Тебя как зовут? — спросил он мальчишку.
— Игорек меня зовут.
— Сам лепишь?
— Ну да, сам… Луизка все… Есть тут такая Луизка… Вместе только раскрашиваем. Папка сердится. Говорит: повыбрасываю. А я не даю. Видишь, какая собака? Ее зовут Вьюга. — Он схватил глиняную игрушку и залаял, стараясь, чтобы голос его звучал как можно «страшнее»:
— Гав-гав-гав…
Кирилл изобразил было испуг, но тут за спиной у него раздался сердитый голос:
— А ну спать!
Мальчишка зарылся головой в подушку, юркнул под одеяло и оттуда по-свойски подмигивал: не бойся, это он просто так. Но Кирилл все равно насторожился, встал и повернулся к двери.
Гуряев не сразу вошел в вагончик. Он немного постоял на пороге, наблюдая, за коротышкой и долговязым, между которыми, кажется, началось устанавливаться взаимопонимание. Он знал, что дети хоть народ и отзывчивый, но в компанию берут не всякого. Каким-то удивительным, непонятным чутьем отгадывают они в человеке доброту, и это уже само по себе является визитной карточкой, чаще всего безошибочной и достоверной. Отметив про себя, что не испытывает неприязни к долговязому приблудному парню, Степан все же бросил отрывисто и сердито:
— Документы!
Это Кириллу не понравилось. Молча полез в карман пиджака, вытащил направление в стройотряд и в коричневой ледериновой обложке паспорт. Пока Гуряев все это рассматривал, Кирилл глядел на него исподлобья и думал:
«Сейчас я тебе все выложу. Озверел здесь в степи: документы… И тон, какой тон?.. Не на того напали, голубчик…» — Он уже готов был выпалить роившуюся в душе злость, как вдруг подумал, что не за тем, собственно, сюда пришел. Не затем, по крайней мере, чтобы выказывать свою обиду. И подумав так, он неожиданно резко, почти срывающимся голосом, прокричал:
— Зачем Пастухова увольняете?
Степан оторвался от паспорта, спокойно, не выразив никакого удивления, и даже более того, улыбнувшись одними глазами, посмотрел на Кирилла:
«Чего петушишься?» — прочел Кирилл в этой улыбке, опустил голову, понял, что его крик прозвучал действительно смешно, а главное — неубедительно, и что еще хуже, едва ли помог делу. Он представил себя со стороны и ужаснулся: по-дурацки нахохленный, настороженный, с взъерошенной головой на худой длинной шее… А чего стоят мокрые, заляпанные грязью носки? Он уже хотел все спокойно объяснить, зачем пришел и почему так рьяно вступается за Пастухова, как вдруг, всем телом дернувшись, вздрогнул и громко чихнул. Конечно, для полного букета недоставало только насморка. Собрался говорить и чихнул еще раз.
— Ну, вот! — сказал он с досадой и сокрушенно опустился на стул. Степан улыбнулся, захлопнул паспорт, положил перед ним на стол. Справку оставил себе. Потом подошел к постели, на которой лежал Игорек, вытащил из-под полки чемодан, порылся в нем, вернулся к столу. В руках у него была пара отличных, ручной вязки носков.