Он произнес эту речь, грозно потрясая воздетой кверху вилкой, и триумфально оглядел присутствующих. На лицах окружающих отражался богатый ассортимент всех эмоций, какие только могли возникнуть в такой ситуации. Все молчали.
Феликс, невзирая на полученное в детстве безупречное воспитание, глубоко и досконально знал все выражения, которые стыдливо обходят стороной словари, и в этой области не отставал от духа времени. Вслух — тем более в приличном обществе — он никогда бы ничего подобного не произнес, но сейчас в душе обзывал себя самыми последними словами. Себя он имел право ругать сколько душе угодно, и никакое наказание ему за это не грозило. Отборные выражения слегка облегчили душу, и мысли его наконец обрели цензурный характер.
То, что день выдался злосчастный, он уже понял. Какое ужасное стечение обстоятельств, что именно в этот момент он вынул на свет божий проклятую шкатулку, в существовании которой вообще не собирался признаваться, потому что это дело касалось только его, Феликса, и светлой памяти завещателя, а посвятить в него можно было только Росчишевскую. В надлежащий момент. И это дебильное отродье старой ведьмы Рыксы не смеет ему ничего диктовать. Да и что ему в дурную башку ударило? Не слишком ли много он, случаем, знает о шкатулке, которая торчит здесь на виду совершенно напрасно?
Дебильное отродье, увы, знало. И показало на нее вилкой.
— Как я понимаю, все присутствующие придерживаются того же мнения, что и я, а наследство уже приготовлено! Могу собственноручной подписью засвидетельствовать, что я его принимаю. Как хорошо, что я прибыл в самый подходящий момент!
Левой рукой Зельмусь очень ловко открыл набитую папку, откуда, словно живая, с явным облегчением выпрыгнула пухлая стопка документов, видимо, измученная теснотой. Возняка эти документы страшно заинтересовали: он ведь знал количество макулатуры, которым располагал Зельмусь, и подумал, каким чудом тот ухитрился ограничиться всего одной папкой. Комиссар по-прежнему молчал, но бдительность расцвела в нем буйным цветом.
Баська встала из-за стола и сделала два шага в сторону маленького столика, на котором лежало сокровище. Там она остановилась, оперлась на трость и, не обращая внимания на бумаги из папки, критическим взором принялась изучать Зельмуся.
Паулина тоже молча и медленно обошла стол с другой стороны и встала за спиной Феликса. Выражение лица у нее было какое-то странное.
В воздухе нарастало мощное безмолвное напряжение.
— Все предметы в этом доме являются моей собственностью, — проговорил наконец Феликс с ледяной вежливостью. — И распоряжаюсь ими я, и никто другой. Откуда эти мысли пришли тебе в голову?
Зельмусь набычился:
— Я об этом давно знаю. Я знаю, что Барбара Росчишевская должна была выйти за меня замуж и получить свое наследство при этом условии. Мне лично она не нужна, я женат, у меня дети, но я знаю, что в случае ее отказа, который она как бы уже выразила, наследство принадлежит мне. Я знаю, что более никому оно не доступно, об этом позаботились много лет назад. У меня есть этому доказательства, как письменные, так и в натуральной форме!
Опомнившийся Феликс обрел нормальный дар речи:
— Глупости. Подобное условие не может быть подтверждено никакими доказательствами, имеющими юридическую силу. Таких доказательств не может существовать, ты что-то перепутал. Поэтому будь добр перестать интересоваться чужим наследством и не бросайся без предупреждения на меня и моих гостей.
— Как же! — фыркнул Зельмусь в новом приступе триумфа. — Мамуля меня уговорила заявить свои права на имущество, она хочет его увидеть собственными глазами, и я не откажусь от положенных мне прав! Я все знаю от покойного Бартоша и знаю, что никто, кроме меня, не сможет открыть эту шкатулку! Вот вы сможете? Я знаю, что нет!
— А ты себе вообразил, что наследство лежит в какой-то шкатулке?
— Я знаю, что да! И не в какой-то! А вот именно в этой!
Бдительность Возняка начала приносить плоды, жаль, что пока недозрелые.
— Этот предмет в моем доме принадлежит мне… — начал Феликс еще более ледяным тоном, но Зельмусь его перебил:
— Но содержимое его — мое! И только у меня есть доступ! У меня есть незыблемое доказательство! Вот оно, пожалуйста!
Он резко протянул руку к верхнему карману пиджака — вилка ему мешала, и он переложил ее в левую руку, — а потом выдернул из кармана ключик. Зельмусь воздел его вверх, демонстрируя свидетелям и пробуждая в них живейшую надежду, что от избытка злорадства он тут же и лопнет.