Оцепенел, прирос к земле… но ведь я не слышал ни звука!
- Брэдшоу Картер, - вновь позвал беззвучный голос.
И - аромат Лиловости… может быть, даже не аромат, скорее ощущение. Воздух полон им - и вдруг резко, отчетливо вспоминается: так было там, у шалаша Таппера Тайлера, когда Нечто ждало на склоне холма и потом проводило меня домой, на Землю.
- Я слышу, - отозвался я. - Где ты?
Вяз у теплиц словно бы качнулся, хотя ветерок чуть дышал - где ему было качнуть такое дерево.
- Я здесь, - сказал вяз. - Я здесь давно, долгие годы. Я всегда ждал этой минуты, ждал, когда смогу с тобой заговорить.
- Ты знаешь? - спросил я.
Глупо спрашивать, конечно же он знает - и о бомбе, и обо всем…
- Мы знаем, - сказал вяз, - но отчаянию нет места.
- Нет места? - растерянно переспросил я.
- Если мы потерпим неудачу на этот раз, мы попробуем снова. Возможно, в другом мире. Или, может быть, придется подождать, чтобы ради… как это называется?
- Радиация, вот как это называется, - подсказал я.
- Подождать, чтобы радиация рассеялась.
- На это уйдут годы.
- У нас есть годы, - был ответ. - У нас есть время, сколько угодно. Нам нет конца. И времени нет конца.
- А для нас время кончается, - сказал я, и меня захлестнула горькая жалость ко всем людям на свете и сильней всего - к самому себе. - И для меня наступает конец.
- Да, мы знаем, сказала Лиловость. Мы очень о вас сожалеем.
Вот когда пора просить помощи! Пора объяснить, что мы попали в беду не по своей воле и не по своей вине - пусть же нас выручают те, кто нас до этого довел!
Так я и хотел сказать, но слова не шли с языка. Не мог я признаться этому чужому, неведомому, в нашей совершенной беспомощности.
Наверно, это просто гордость и упрямство. Но лишь когда я попытался заговорить и убедился, что язык не слушается, лишь тогда я открыл в себе эту гордость и упрямство.
«Мы очень о вас сожалеем», - сказал вяз. Но и жалеть можно по-разному. Что это - подлинная, искренняя скорбь или так только, мимолетная, из чувства долга, жалость того, кто бессмертен, к бренной дрожащей твари в ее смертный час?
От меня останутся кости и тлен, а потом не станет ни костей, ни тлена, лишь забвение и прах, - а Цветы будут жить и жить вовеки веков.
Так вот, нам, кто обратится в тлен и прах, куда важней обладать этой упрямой гордостью, чем другим - сильным и уверенным. Она - единственное, что у нас есть, и только она одна нам опора.
Лиловость… а что же такое Лиловость? Не просто цвет, нечто большее. Быть может, дыхание бессмертия, дух невообразимого равнодушия: бессмертный не может себе позволить о ком-то тревожиться, к кому-то привязаться, ибо все преходящи, все живут лишь краткий миг, а бессмертный идет своей дорогой, в будущее без конца, без предела, - там встретятся новые твари, новые мимолетные жизни, и о них тоже не стоит тревожиться.
А ведь это - одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное одиночество, - людям никогда не придется изведать такое…
Безнадежное одиночество, ледяной, неумолимый холод… во мне вдруг шевельнулась жалость. Как-то странно жалеть дерево. Но нет, не дерево мне жаль и не те лиловые цветы, а неведомое. Нечто, которое провожало меня из чужого мира, которое и сейчас здесь, со мной… жаль живую мыслящую материю - такую же, из какой создан и я.
- Я тоже сожалею о тебе, - сказал я и, еще не досказав, опомнился: оно не поймет моей жалости, как не поняло бы и гордости, если бы узнало о ней.
Из-за поворота улицы, идущей по бровке холма, на бешеной скорости вылетела машина, яркий свет фар хлестнул по теплицам. Я отпрянул, но фары погасли, еще не настигнув меня.
Во тьме кто-то позвал меня по имени - чуть слышно и, кажется, пугливо.
Из-за угла, не замедляя скорости, вывернулась еще машина, ее занесло на повороте, взвизгнули шины. Первый автомобиль круто затормозил и, содрогнувшись, замер возле моего дома.
- Брэд, - снова чуть слышно, пугливо позвали из темноты. - Где ты, Брэд?
- Нэнси?! Я здесь. Нэнси.
Что-то случилось, что-то очень скверное. Голос у нее точно натянутая до отказа струна, точно пробивается он сквозь густой туман охватившего ее ужаса. Что-то неладно, иначе не мчались бы так неистово к моему дому эти машины.
- Мне послышалось, ты с кем-то разговариваешь, - сказала Нэнси. - Но тебя нигде не было видно. Я и в комнатах искала, и…
Из-за дома выбежал человек - черный силуэт на миг четко обрисовался в свете уличного фонаря. Там, за домом, были еще люди - слышался топот бегущих, злобное бормотанье.
- Брэд, - опять сказала Нэнси.
- Тише, - предостерег я. - Что-то неладно.