Гипатия кивнула.
— Да, — сказала она. — Это верно. Дядя Перси всегда делает то, что ему велит тетя Присцилла. Но как ты думаешь ее умягчить?
— С помощью муллинеровского «Взбодрителя». Помнишь, сколько раз я хвалил тебе свойства этого замечательного тонизирующего средства? Оно удивительным образом преображает взгляд на мир. Достаточно подлить несколько капель в теплое молоко твоей тети Присциллы завтра вечером, и ты будешь потрясена результатами.
— Ты гарантируешь?
— Стопроцентно.
— Тогда все хорошо, — сказала девушка, заметно повеселев. — Потому что именно это я и сделала сегодня вечером. Ронни как раз предложил такой фокус, когда ты подошел к нам в саду, ну, я и решила попробовать. Нашла бутылку вот в этом шкафчике, подлила в теплое молоко тети Присциллы, а для равновесия и в пуншик дяди Перси.
Ледяная рука стиснула сердце Августина Муллинера. Он начал постигать скрытые пружины сцены, недавно разыгравшейся у него в спальне.
— Сколько? — охнул он.
— Самую чуточку, — сказала Гипатия. — Я не собиралась травить милых старичков. Примерно по столовой ложке на нос.
Из уст Августина вырвался хриплый дрожащий стон.
— Знаешь ли ты, — сказал он глухим голосом без всякого выражения, — что средняя доза для взрослого слона составляет одну чайную ложку?
— Не может быть!
— Может. Перебор в дозировке приводит к самым жутким последствиям. — Он снова застонал. — Неудивительно, что епископ вел себя немного странно, когда недавно говорил со мной.
— Странно себя вел?
Августин скорбно кивнул:
— Он вошел ко мне, ухватился за край кровати, сделал стойку на руках и ушел в моем костюме Синдбада-Морехода.
— Зачем он ему понадобился?
Августин содрогнулся.
— Страшно подумать, — сказал он, — но не замыслил ли он посещение «Дома вдали от дома»? Там же маскарад, помнишь?
— Ах да, конечно! — сказала Гипатия. — Пожалуй, именно поэтому тетя Присцилла зашла ко мне час назад и спросила, не одолжу ли я ей мой костюм Коломбины.
— Не может быть! — вскричал Августин.
— Очень даже может. Я не поняла, зачем он ей понадобился. Но теперь все ясно.
Августин испустил стон, вырвавшийся из самых глубин его души.
— Сбегай в ее спальню, посмотри, там она или нет, — сказал он. — Если я не слишком ошибаюсь, мы посеяли ветер и пожнем бурю. Осия, восемь, семь.
Гипатия убежала наверх, а Августин принялся мерить комнату лихорадочными шагами. Он завершил пять кругов и начал шестой, как вдруг снаружи донесся шум, в стеклянную дверь влетело нечто матросское и, тяжело дыша, рухнуло в кресло.
— Епискуля! — вскричал Августин.
Епископ сделал ему знак рукой, обещая побеседовать с ним, как только восстановит дыхание, и продолжал пыхтеть. Августин смотрел на него с глубокой озабоченностью. В облике его гостя было что-то подержанное. Часть синдбадовского костюма была сорвана с него, будто какой-то необоримой силой, а бескозырка вовсе исчезла. Казалось, оправдались наихудшие опасения Августина.
— Епискуля! — вскричал он снова. — Что произошло?
Епископ выпрямился в кресле. Дышал он уже спокойнее, и на его лице появилось довольное — почти самодовольное — выражение.
— Фу-у-у! — сказал он. — Было дело!
— Скажите мне, что произошло? — испуганно умолял Августин.
Епископ поразмыслил, располагая факты в хронологическом порядке.
— Ну, — сказал он, — когда я добрался до «Родного дома вдали от родного дома», там все танцевали. Отличный оркестр. Отличная музыка. Отличный паркет. Так что я начал танцевать.
— Вы танцевали?
— Разумеется, я танцевал, Муллинер, — ответил епископ с величавым достоинством, так ему шедшим. — Джигу. В подобных случаях, считаю я, долг высшего духовенства — подавать благой пример. Вы же не думали, что я отправлюсь в место, подобное «Дому вдали от дома», раскладывать пасьянсы? Безобидные развлечения не запрещены, если мне не изменяет память.
— Но вы умеете танцевать?
— Умею ли я танцевать? — сказал епископ. — Умею ли я ТАНЦЕВАТЬ, Муллинер? Вы слышали про Нижинского?
— Да.
— Мой сценический псевдоним.
Августин судорожно сглотнул.
— С кем вы танцевали? — спросил он.