И сделал запись.
«Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю. Достаточно ли я кроток? Не знаю, не знаю. Нынче вечером, выговаривая миссис Уордл, моей достойнейшей квартирной хозяйке, за то, что она забыла положить грелку мне в постель, я пенял ей почти в гневе. Повод был очень весомый, и тем не менее я, бесспорно, виноват в том, что позволил своим страстям выйти из-под контроля. Нотабене: впредь остерегаться подобного».
Однако, когда он проснулся утром, возобладали иные чувства. Он принял дозу «Взбодрителя», положенную перед завтраком, и, взглянув на последнюю запись в дневнике, не мог поверить, что она вышла из-под его пера. «Почти в гневе»? Естественно, он был почти в гневе. Да и кто не был бы почти в гневе, если бы его допекали идиотки, забывающие положить грелки в постели?
Перечеркнув эти слова жирнейшей чертой, какую только способен оставить самый мягкий карандаш, он торопливо написал на полях: «Манная кашка! Поделом старой дуре!» – и спустился вниз к завтраку.
Он чувствовал себя на редкость хорошо. Без сомнения, указывая, что микстура эта могуче воздействует на красные кровяные тельца, его дядя Уилфред не ошибся. До этой минуты Августину даже в голову не приходило, что где-то в нем имеются красные кровяные тельца, но теперь, ожидая, пока миссис Уордл принесет яичницу, он ощущал, как они отплясывают во всех уголках его организма. Казалось, они буйными компаниями весело скатываются вниз по позвоночнику. Глаза у него искрились, и, уступая радости бытия, он пропел несколько тактов из духовного гимна, посвященного морякам, обремененным годами.
Он все еще пел, когда вошла миссис Уордл с тарелкой в руках.
– Что это? – спросил Августин, вперяясь в тарелку.
– Вкусненькая яичница, сэр.
– А что, позвольте вас спросить, вы подразумеваете под «вкусненькой»? Возможно, это добросердечная яичница. Возможно, это благовоспитанная яичница, исполненная самых благих намерений. Но если вы полагаете, будто она пригодна для человеческого потребления, избавьтесь от этого вредного заблуждения. Вернитесь на кухню, женщина, выберите другое яйцо и на сей раз попытайтесь не забывать, что вы все-таки кухарка, а не мусоросжигатель. Между яичницей поджаренной и яичницей кремированной существует заметная и принципиальная разница. И эту разницу, если хотите, чтобы я остался жильцом в этих непомерно дорогих комнатах, вы постараетесь усвоить.
Чудесное ощущение, что жизнь прекрасна, с которым Августин встретил этот день, не только не убывало, а, наоборот, словно бы усиливалось. Молодой человек кипел такой энергией, что, против обыкновения, не провел утро, скорчившись у горящего камина, но взял шляпу, надел ее под лихим углом и отправился совершить оздоровляющую прогулку по лугам.
И на обратном пути ему выпало стать свидетелем зрелища, очень редкого для сельской местности в Англии, – зрелища епископа, бегущего во всю прыть. В таких захолустьях, как Нижний Брискетт-на-Мусоре, вообще крайне трудно увидеть епископа во плоти. И в подобных исключительных случаях он либо едет в величественной машине, либо шествует величавой походкой. А этот епископ наддавал, как победитель дерби, и Августин остановился, чтоб упиться нежданным зрелищем сполна.
Этот епископ был крупным, дородным епископом, созданным более для прочности, чем для скорости, но тем не менее он показывал прекрасное время. И пронесся мимо Августина в вихре мелькающих гетр, а затем, демонстрируя свою разносторонность как атлета, он внезапно свернул к дереву и стремительно взобрался на высокий сук. Как без особого труда отгадал Августин, им руководило желание избежать более близкого знакомства с огромным мохнатым псом, который усердно гнался за ним. Пес достиг дерева через секунду после того, как его добыча скрылась между ветвей, остановился у ствола и залаял.
Августин неторопливо подошел поближе.
– Маленькое недоразумение с бессловесным другом? – осведомился он благодушно.
Епископ посмотрел на него со своей вышки.
– Молодой человек, – сказал он, – спасите меня!
– Сей, вне всяких сомнений, момент, – отозвался Августин. – Положитесь на меня!
До этого дня все собаки внушали ему смертельный ужас, но теперь колебания были чужды Августину. Стремительнее, чем поддается описанию, он схватил с земли камень, метнул его в пса и испустил торжествующий вопль, когда камень с громким хлопком угодил в цель. Пес, знавший свою меру, покинул место действия со скоростью около сорока пяти миль в час, и епископ, опасливо спустившийся на землю, крепко сжал руку Августина.
– Мой избавитель! – сказал епископ.
– Забудьте! – бодро отозвался Августин. – Всегда рад выручить товарища. Мы, священнослужители, должны стоять друг за друга.
– Я думал – еще минута, и он меня растерзает.
– Не самый приятный собачей. Просто кипел нерастраченным пылом.
Епископ кивнул.
– Но зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась. Второзаконие, тридцать четыре, семь, – добавил он. – Быть может, вы укажете мне дорогу к церковному дому? Боюсь, я немного заблудился.
– Я провожу вас туда.
– Благодарю. Но пожалуй, будет лучше, если внутрь вы заходить не станете. Мне необходимо обсудить серьезнейшие дела со стариной Мордатым, с преподобным Стэнли Брендоном, хотел я сказать.
– А мне надо обсудить серьезнейшее дело с его дочерью. Я поброжу по саду.
– Вы превосходный молодой человек, – сказал епископ, когда они направились к деревне. – Младший священник, а?
– Пока. Но, – добавил Августин, потыкав пальцем в грудь своего спутника, – погодите немного и увидите, как я воспарю. Я только одного прошу: погодите и поглядите.
– Непременно. Вы, несомненно, подниметесь высоко, на самую вершину дерева.
– Прямо как только что вы, а? Ха-ха!
– Ха-ха! – отозвался епископ. – Ах вы, юный плутишка!
И он ткнул Августина пальцем под ребро.
– Ха-ха-ха! – ответил Августин.
Он похлопал епископа по спине.
– Но шутки в сторону, – сказал епископ, когда они вошли в сад при церковном доме. – Я действительно намерен присмотреть за вами и позабочусь, чтобы вы поскорее получили приход, которого заслуживаете своими талантами и характером. Говорю вам, мой милый юный друг, со всей серьезностью, что я еще не видел ловкости, равной той, с какой вы спровадили камнем эту псину. А я всегда говорю только чистую правду.
– Велика правда и могущественнее всего сущего. Ездра, четыре, сорок один, – сказал Августин.
Он повернулся и неторопливо зашагал к лавровым кустам, обычному месту своих свиданий с Джейн. Епископ направился к парадной двери и дернул колокольчик.
Хотя они не договорились встретиться, Августин был удивлен, когда по прошествии нескольких минут Джейн не вышла к нему. Он не знал, что отец велел ей утром развлекать супругу епископа и показать ей все достопримечательности Нижнего Брискетта-на-Мусоре. С возрастающим нетерпением он прождал еще четверть часа и уже собирался уйти, как до его слуха из дома донеслись сердитые голоса.
Он остановился. Голоса, казалось, исходили из комнаты на первом этаже, обращенной окнами к саду.
Легкою стопою пробежав по траве, Августин замер под окном и стал слушать. Рама была приподнята на четверть, и он различал каждое слово.
Говорил священник голосом, сотрясавшим комнату.
– Значит, так? – сказал священник.
– Именно так, – сказал епископ.
– Ха-ха!
– Да, вот именно, ха-ха! – отпарировал епископ с запальчивостью.
Августин приблизился еще на шаг. Ясно было, что опасения Джейн оправдались и между былыми школьными товарищами возникла серьезная ссора. Он осторожно заглянул внутрь. Священник, заложив руки за фалды сюртука, расхаживал взад и вперед по ковру, а епископ, стоя спиной к камину, бросал на него вызывающие взгляды с каминного коврика.
– Кто тебе наговорил, будто ты что-то понимаешь в облачениях? – грозно вопросил преподобный Брендон.
– Кто надо, тот и наговорил, – отрезал епископ.
– Да ты даже не знаешь, что такое облачение.