– Большой Мэв, – осклабившись, говорит отец Кении. – Че как, Король?
– Не называй меня так.
Папа отвечает негромко и беззлобно – таким тоном, каким я прошу не класть мне в бургер лук или майонез. Когда-то папа рассказал мне, что родители Кинга[29] назвали его в честь той самой банды, к которой он позже присоединился. Именно поэтому имена важны: они определяют нашу жизнь. Кинг стал Королем с первым глотком воздуха.
– Я просто решил дать своей крестнице немного карманных деньжат, – говорит Кинг. – Слышал, что стало с ее дружком. Хреново.
– Ага. Сам знаешь, как бывает, – отвечает папа. – Фараоны сначала стреляют, а уже потом задают вопросы.
– Точно. Иногда они даже хуже нас, – смеется Кинг. – Ну да ладно. Кстати, есть к тебе дельце. Скоро мне придет посылка, и ее нужно где-нибудь передержать. А за домом Аиши следит слишком много глаз.
– Я уже говорил тебе: тут никто ничего хранить не будет.
Кинг почесывает бороду.
– Ясно, ясно. Значит, кое-кто вышел из игры и забыл свои корни. Забыл, что, если бы не мои деньги, у него не было бы никакого магазина…
– А если бы не я, тебя давно бы упекли за решетку. Три года, государственное исправительное – ничего не напоминает? Я ни черта тебе не должен. – Папа подается к окну и продолжает: – Но если еще хоть раз притронешься к Сэвену, я тебя вздрючу. Об этом тоже не забывай, раз уж переехал к его мамочке.
Кинг облизывает зубы.
– Кения, садись в машину.
– Но папуль…
– Я сказал, тащи свою задницу в машину!
Кения бормочет мне «пока», а после идет к пассажирскому сиденью и залезает в машину.
– Ну, Большой Мэв… Так теперь, значит? – усмехается Кинг.
Папа выпрямляется.
– Именно так.
– Все ясно. Только смотри, не наглей. Не то я за себя не отвечаю.
И «БМВ» срывается с места.
Четыре
Ночью Наташа уговаривает меня пойти с ней к гидранту, а Халиль – прокатиться в машине. Губы дрожат; я выжимаю улыбку и говорю, что не могу тусоваться, однако ребята просят и просят, а я стою на месте и снова им отказываю.
И тут на Халиля с Наташей надвигается тьма. Я пытаюсь их предупредить, но меня не слышно. В следующий миг тень проглатывает их и движется ко мне. Я делаю шаг назад и понимаю: она у меня за спиной…
Я просыпаюсь.
На часах горят цифры: 23:05.
Я жадно и глубоко дышу. Майка и баскетбольные шорты прилипли к взмокшей коже. Где-то неподалеку гудят сирены, а Кир и соседские собаки лают в ответ.
Я сижу на кровати и тру пальцами лицо, словно пытаясь стереть с него приснившийся кошмар. Спать я теперь не смогу, потому что во сне увижу их снова. По горлу будто прошлись наждаком, и мне жутко хочется пить.
Когда мои ноги касаются холодного пола, все тело покрывается мурашками. Весной и летом папа всегда включает кондиционер на полную, и дом превращается в морозилку. Все остальные стучат зубами, но папа довольно приговаривает: «Немного прохлады еще никому не навредило». Вранье.
Я тащусь по коридору и на полпути к кухне слышу мамин голос:
– Они что, не могут подождать? У нее на глазах только что умер один из ее лучших друзей. Она еще не готова пережить это вновь.
Я замираю. Кухонный свет пятном лежит на полу в коридоре.
– Нам нужно провести расследование, Лиза, – говорит второй голос. Это дядя Карлос, мамин старший брат. – Мы хотим знать правду не меньше, чем вы.
– То есть оправдать то, что сделала эта мразь, – фыркает папа. – В жопе у меня порасследуйте.
– Мэверик, не начинай, – перебивает его дядя Карлос. – Перестань искать скрытые смыслы.
– Шестнадцатилетнего чернокожего паренька застрелил белый коп, – парирует папа. – Тут и искать-то ничего не надо!
– Тс-с-с! – шипит мама. – Тише. Старр и без того не может уснуть.
Дядя Карлос что-то говорит, но так тихо, что я не слышу. Я подкрадываюсь поближе.
– Дело не в черных и белых, – продолжает он.
– Чушь, – отвечает папа. – Если бы это случилось в Ривертонских Холмах и его звали бы Ричи, говорить нам было бы не о чем.
– Ходят слухи, что он торговал наркотой, – замечает дядя Карлос.
– Значит, что, его можно убивать? – спрашивает папа.
– Я такого не говорил, но это объясняет поступок Брайана – видимо, он почувствовал угрозу.
«Нет», застрявшее у меня в горле, с криком просится наружу. Халиль в ту ночь никому не угрожал. И с чего вдруг коп решил, что он торгует наркотой?