Мисс Розали закрывает рукой дрожащие губы. К ней сразу же тянется мисс Тэмми, однако мисс Розали ее останавливает.
– Все хорошо, Тэм. – Она переводит взгляд на меня. – Я рада, что он был не один, но еще больше рада, что рядом была именно ты. Это все, что мне нужно знать. Мне не нужны подробности, ничего не нужно. Я знаю, что рядом была ты, – и этого достаточно.
Я, как и папа, могу только кивать.
Но когда я беру бабушку Халиля за руку, то вижу в ее глазах боль.
Его младший брат больше не улыбается. Люди решат, что Халиль был просто гангстером, и на все остальное им будет плевать. Скажут: «Да какая разница?» Но для нас разница есть. Нам важен Халиль, а не то, чем он занимался. Больше нас ничего не волнует.
Мама подается вперед и кладет на колени мисс Розали конверт.
– Пусть это будет у вас.
Мисс Розали открывает его, и я мельком вижу внутри пачку денег.
– Это что такое? Вы же знаете, я не могу этого принять…
– Нет, можете, – говорит папа. – Мы не забыли, как вы нянчились для нас со Старр и Секани. С пустыми руками мы вас оставить не можем.
– А еще мы знаем, что вам нужно оплатить похороны, – говорит мама. – Надеемся, теперь будет легче. К тому же мы собрали деньги со всего района. Так что ни о чем не беспокойтесь.
Мисс Розали утирает слезы.
– Я верну вам все, до последнего цента.
– Разве мы сказали, что нам нужно что-то возвращать? – спрашивает папа. – Лучше просто выздоравливайте. А если попробуете отдать нам деньги – мы их тут же вам вернем, Бог свидетель.
Еще больше слез и объятий. В дорогу мисс Розали дает мне «ледяной стакан» – и на льду блестит красный сироп. Она всегда делает напитки послаще.
Мы уезжаем, и я вспоминаю, как Халиль бежал к машине, когда меня забирали домой, и на солнце сияли его глаза и жирные проблески кожи между косичками. Вот он постучит в окно, я его опущу, а он осклабится, сверкая кривыми зубами, и скажет: «Счастливо – в попе слива!»
Раньше я бы похихикала, оголив кривые зубы, а сейчас плачу. Когда человека не стало, прощания с ним ранят сильнее всего. Я представляю, как Халиль стоит у окна машины, и улыбаюсь: «Чао-какао!»
Пять
Утром в понедельник, когда мне предстоит разговор с детективами, я ни с того ни с сего начинаю рыдать во время глажки и сворачиваюсь клубком у себя на кровати. Утюг в руке выпускает пар. Забрав его у меня, дабы я не прожгла герб Уильямсона на своей поло, мама принимается разминать мне плечи.
– Поплачь, Чав, поплачь.
Потом мы всей семьей тихо завтракаем на кухне – одного только Сэвена нет за столом. Он провел ночь дома у своей мамы.
Я сижу, уставившись на вафли. Меня тошнит от одной мысли, что мне придется ехать в участок и говорить с полицейскими, а при взгляде на еду становится только хуже.
После завтрака мы, как всегда, переходим в гостиную и складываем ладони в молитвенном жесте под обрамленным постером «Программы десяти пунктов». Папа начинает молитву.
– Чернокожий Иисус, оберегай детей моих, – говорит он. – Отведи от них все злое и дай силы отличить змей от друзей их. Даруй им мудрость, объясни, как постоять за себя. Помоги Сэвену с ситуацией дома у его мамы и дай ему знать, что он всегда может вернуться к нам. Благодарим тебя за чудесное и непредвиденное исцеление Секани, случившееся сразу, как он узнал, что в школе будет пицца.
Я исподтишка кошусь на Секани: он сидит с широко открытыми глазами и отвисшей челюстью. Потом хмыкаю и снова зажмуриваюсь.
– Будь рядом с Лизой в больнице, пока она помогает народу твоему. Господи, помоги моей девочке преодолеть ее нынешние трудности. Даруй ей покой и помоги сегодня днем говорить правду. И наконец, дай сил мисс Розали, Кэмерону, Тэмми и Бренде – у них сейчас очень тяжелое время. Молюсь во имя твое, аминь.
– Аминь, – хором повторяем мы.
– Пап, зачем ты меня так подставил перед Чернокожим Иисусом? – жалуется Секани.
– Он и без того знает правду, – отвечает папа, убирая крошки из уголков глаз Секани и поправляя воротник его поло. – А я пытаюсь помочь и прошу его быть к тебе милосерднее.
Потом он притягивает меня к себе.
– Ты как, справишься?
Я киваю, уткнувшись ему в грудь.
– Ага.
Я бы просидела в его объятиях хоть целый день – это одно из немногих мест, где Сто-пятнадцать не существует и можно забыть о беседе с копами, – но мама говорит, что нам нужно выезжать, пока не начался час пик.