И мы пошли на русскую лодку. Я сгорал от любопытства, но старался не показывать вида. У трапа нас встретил русский офицер и мимо вахтенного матроса провел нас на борт.
А о том, что было дальше, я не имею права никому ничего рассказывать до самой своей смерти — настолько велика эта тайна. Но я горд, что именно меня, а не кого-то другого удостоили чести принять участие в этом славном деле.
13 ноября (31 октября) 1917 года. 12:30 СЕ.
Западная Балтика, залив Килер-Ферде, 75 кабельтовых северо-северо-западнее Кильской бухты.
С высоты птичьего полета отряд кораблей Северного флота, спешащий к входу в Кильский канал, был хорошо виден — белые, будто проведенные карандашом кильватерные следы на серой взрыхленной поверхности моря. Возглавлял отряд большой противолодочный корабль «Североморск», следом за ним шел эсминец «Адмирал Ушаков». Замыкали строй корабли обеспечения: танкер «Дубна» и аварийно-спасательное судно «Алтай». Фактически все они, за исключением авианесущего крейсера «Адмирал Кузнецов», приписанные в 2012 году к Северному флоту, возвращались на свою старую новую базу в Кольском заливе.
Зрелище сие, что ни говори, является завораживающим для любого военного моряка, да и не только для моряка. Вот и все, кто находился на борту вертолета, любовались через квадратные стекла иллюминаторов на идущий полным ходом отряд. Чудеса этого дня уже казалось, превысившие для них всякую допустимую меру, все никак не кончались.
А началось все шесть с половиной часов назад, ровно в восемь утра по Петроградскому времени, когда на площадку в Таврическом саду опустился прибывший с особой эскадры винтокрылый аппарат. И пусть к подобным «вертушкам», жужжащим как майские жуки, уже успели привыкнуть жители домов, расположенных рядом с Таврическим садом, далеко не каждый мог похвастаться, что видел их вблизи, «вот так, как я тебя сейчас». А уж тех, кто побывал внутри, слетав куда-то по особо срочным и важным служебным делам, таких в Питере и вовсе были считаные единицы.
И вот, отбывающие на Мурман господа и товарищи без нескольких минут восемь собрались у ограды Таврического сада, непроизвольно разделившись на две компании: «флотских» и «советских». В число «флотских», одетых в черные шинели, входило новое командование флотилией Ледовитого океана: контр-адмирал Модест Иванов — командующий флотилией, кавторанг Владимир Белли — его начштаба, каперанг Алексей Петров — начальник отдела разведки и контрразведки, по-новому — Особого отдела.
Кроме этих господ офицеров, у Таврического сада присутствовал и неизвестно как прибившийся к этой группе никому не ведомый еще «коргард» — корабельный гардемарин — восемнадцатилетний Сережа Колбасьев, в чьи служебные обязанности входило летописание будущего боевого пути флотилии. Не так уж и часто прирожденный моряк в одном человеке сочетается с прирожденным писателем, чтобы мимо этого явления могли пройти самые ответственные в Советской России товарищи.
— Писатель, говорите? — спросил Сталин, разглядывая личное дело безвестного учащегося Морского кадетского корпуса, с легким хрустом сминая мундштук папиросы «Герцеговина Флор». — Писатель — это хорошо. Нам будет крайне нужна книга, излагающая нашу версию событий, происходящих сейчас на Севере. А если человек немного в чем-то ошибется, то тут мы ему поможем, поправим, укажем — какие моменты были главными, а какие нет… Это вы хорошо придумали, товарищ Ларионов… Хорошая книга в нашем деле может значить не меньше дивизии линкоров.
Вот так будущий «отец народов» приложил руку к судьбе будущего знаменитого писателя-мариниста. И первый роман «Северная заря» был написан Сергеем Адамовичем Колбасьевым как раз по горячим следам о событиях в Мурманске и Александровске зимой 1917–1918 годов.
Кроме «флотских», традиционно выдержанных и невозмутимых, замкнутых в кокон своей касты, у ограды Таврического сада собрались и товарищи в черных кожаных тужурках, принадлежащие к совсем иной, новой формации. Возглавлял их двадцатисемилетний Вячеслав Скрябин, более известный как товарищ Молотов. Он был назначен уполномоченным ВЦИК по Мурманскому особому району, который с момента прибытия Молотова к месту назначения отделялся от Архангельской губернии и переходил в прямое подчинение Петрограду. То есть становился чем-то вроде губернии, а Вячеслав Михайлович — кем-то вроде губернатора. И хотя это слово считалось уже старорежимным, но прозвище сие к Молотову пристало надолго.