Семенов отправился туда под вечер — «должна быть одна», — шепнул ему Кошечкин, проводив до места, и скрылся.
Семенов вошел в обнесенный дувалом двор, прошел по выложенной кирпичами дорожке под нависшими на решетках виноградными лозами в глубину — и тут увидел свою Джиоконду: она стояла согнувшись над корытом с бельем — стирала прямо на улице под окном глиняного узбекского домика с плоской крышей.
Семенов мгновенно распалил себя — смело шагнул навстречу — сказал:
— Лида…
Она обернулась, отвела мокрым локтем обнаженной руки прядь сбившихся на лоб волос — отошла — села на глиняную завалинку, скрестив на коленях руки, сказала спокойно:
— Привет… напрасно пришел. Хотя я знала…
«О, какой холод! — растерялся Семенов. — Какой божественный холод! Даже загадочная улыбка исчезла!»
Сделав над собой усилие, он вдруг запел:
— Ты знаешь, Марица! Нам нужно жениться…
— Брось, — перебила она без тени былого юмора, — я уже замужем… а вон и муж мой идет!
Оглянувшись, он увидел высокого худого русского парня в рабочей спецовке. Парень подошел, хмуро взглянул на Семенова, бросил Лиде: «Лидка! Жрать давай!» — и прошел в дом.
«Не надо слов, все ясно и без песен!»
— Все ясно, — сказал он возможно небрежнее. — Не поминай лихом!
— И ты дак! — сказала она дрогнувшим — как показалось Семенову — голосом. — Счастливо тебе до Москвы добраться… и остаться там…
Семенов повернулся и быстро пошел со двора…
«Глупо, что я жениться приходил, — подумал сейчас, на Вангыре, Семенов. — И если бы она тогда согласилась, было бы еще хуже… Тогда — в молодости — она была мудрее меня. Моя тогдашняя слабость пришла к ней сейчас… как тоска по великой любви, которой она так и не увидела.
А может, это все чепуха — это мое интеллигентское самокопание? Может, она действительно просто хочет меня увидеть по-человечески? Но почему она тогда сказала: «В жизни совершаешь ошибки»? Вот что противно…
Почему я чувствую себя перед ней виноватым? Будто украл у нее что-то — не гуся, как тогда в степи с Увалиевым, а нечто большее…
Не надо было ей о любви говорить, — понял вдруг Семенов. — Моя вина в том, что я подарил ей надежду, а потом украл ее.
Жену — вот — сейчас — люблю, и никаких конфликтов с призванием… Значит — бывает-таки гармония? Почему? Да потому что, когда мы с женой познакомились, у меня уже было мое место в жизни… и в живописи — самое главное уже было. А любовь приложилась. Лучший вариант. А иначе — если ничего у тебя нет, а хочешь все сразу — гармонии не бывать: что-нибудь непременно приносится в жертву другому…»
— Ну, ладно, старик! — сказал сам себе Семенов и встал, повеселев; и опять увидел он вокруг горы, и скалы, и тайгу, и кипящий Вангыр. — Хватит! Коли есть в настоящем гармония — так забудем о прошлом! Тем более сейчас, когда можно хариуса ловить… и семгу… и дышать этим воздухом. Где еще есть такой воздух, а? Небось где-нибудь его готовы покупать в консервных банках… — Он не подумал о том, что гармония в настоящем невозможна без участия прошлого.
Он вспомнил еще одну свою любовь — самую первую — школьную…
Первая любовь… святые слова! Какая бы она ни была — хранимая тайно, разболтанная пенсионерами возле подъездов, описанная в книге, показанная в кино — и почему-то всегда связанная с какой-нибудь «дикой собакой Динго», — эта любовь всегда считается прекрасной. Только потому, что она — первая…
Он знал в колхозе одну немку, которая говорила по-русски только две фразы: «Это правильно» и «Это неправильно»… так вот: это неправильно, — подумал Семенов о первой любви. Он не любил свою первую любовь уже давным-давно…
— Будем рассуждать логично, — сказал он. — Случилось предательство, но, слава богу, не с моей стороны…
Он в который раз обрадовался этому.
— Первая любовь глупа и наивна! — сердито выговорил он прыгающему на волнах поплавку, и тот испуганно нырнул в воду… но тут же выплыл и закачался дальше…
Семенов ловил хариуса на мушку.
Забрасывая и вытаскивая снасть, Семенов разговаривал сам с собой вслух, не замечая, как слова мешаются с шумом реки, а порой разговаривал в мыслях, не ощущая, что слова вовсе немые. Одновременно он следил за далеким поплавком, перезакидывая его, перепрыгивая с камня на камень, вываживал на мелкую воду бившихся хариусов, снимал с крючка, опускал в подвешенную к поясу сетку… Все это он делал автоматически, даже забывая на мгновение, что ловит рыбу… в мыслях была эта его давняя первая любовь…