Весь этот разговор по телефону был и трогательным, и глупым…
«Просто посмотреть на тебя, — опять вспомнил он ее взволнованный, полный слез голос в трубке. — Посмотреть, какой ты стал…» — но Семенова не то что не тронули, а даже испугали эти слова. Он не любил теней прошлого.
— Поздно, — сказал Семенов, глядя на низкое солнце.
День кончался, уже начинало желтеть небо — «созревать» — как определял он его вечерний цвет.
— Слишком поздно! — повторил он, имея в виду не солнце, а Лиду. — Она хотела увидеть свое прошлое. Я бы тоже хотел увидеть свое прошлое — в его лучших мгновениях, — но прошлого не увидишь. Его давно уже нет. «Остановись, мгновенье!» — его не остановишь, прекрасное мгновенье… Представляю, как она сейчас выглядит, — подумал он о Лиде.
Он попробовал представить себе Монну-Лиду сейчас: круглое, в морщинках, лицо, очки, седые волосы из-под платка, сутулые плечи, живот… о господи!
— Где она — прекрасная форма мгновений? А человеческое — душа, так сказать? К Лиде все и в душе выветрилось — ведь столько лет не видались… Странно, что в ней еще не выветрилось… Но тут романтика виновата — Легенда о Принце… И на меня тоже нечего смотреть — и я не тот, что был… Хотя нет: я-то еще не так плох, — возразил он сам себе с наивной гордостью. — Но в том-то и мощь искусства, что только оно способно остановить мгновение — во всей его красоте!
— Это вы верно сказали! — подтвердил Дюрер веселым голосом, отчетливо прозвучавшим в шуме реки.
Он смотрел на семью берез в устье ручья: одинаково красивы они были в золотых лучах солнца — и старые, возле воды, и на берегу — молодые. «И каждую весну — даже на старых, — думал Семенов, — свежие листочки распускаются — обновленная форма! Что бы нам так, людям! Но наше — вечно молодое — в творчестве. Более того: произведение искусства только выигрывает от смерти художника. Живая слава содержит много случайного, ненужного… смерть все очищает».
Семенов сидел возле палатки, курил, когда ему вдруг почудились голоса за шумом реки. Он прислушался: вроде бы песни…
Он затаил дыхание:
Голос был слабый, ломающийся — то ли далекий, то ли близкий…
— На том берегу поют! — определил Семенов. — Неужто бичи спускаются? А может, геологи?
Он заволновался. Говорили же ему летчики перед отлетом, что сезонная работа в геологических партиях кончается и спускаются с гор в долину сезонные рабочие-бичи — на зимовку. Самое их время — как птиц перелетных! Но эти птицы летят на зимовку не по небу, а скатываются пешком, собираясь по дороге из разных партий. «Нагрянут еще тут, нашумят, — удрученно думал Семенов. — Водки потребуют… мало ли что… Но делать нечего, надо принимать гостей. Все равно в тайге никуда не убежишь…» — невесело стало Семенову. Никакой охоты не было кого-нибудь сейчас видеть, тем более бичей.
Песни больше не слышно было — только река ревела. «Может, мимо пронесет… Дорога на том берегу проходит под холмом за густыми ивовыми зарослями, не заметят оттуда мою палатку…»
Но не тут-то было: на галечный пляж за рекой вышли из ивовых кустов — один за другим — четыре человека. Они остановились, разглядывая палатку и Семенова, разговаривали о чем-то, жестикулируя. И Семенов смотрел на них. Солнце за его спиной слепило тем четырем глаза, и они загораживались ладонями, а Семенов в тени палатки смотрел открыто.
— Эге-гей! — раздалось с того берега — приглушенно сквозь рев порогов, будто издалека.
— Эге-гей! — ответил Семенов, помахав рукой.
«Неужто вброд пойдут?» — подумал он, и еще он подумал, что неплохо было бы ему иметь нечто существенное, вместо кинжала на поясе.
А они уже входили в реку — прямо в ботинках и в одежде — у одного в руке вроде чемодан красный? — он шел крайним. Все они положили руки друг другу на плечи и двигались через речку наискосок против течения. Вода сразу забурлила вокруг них, пытаясь сбить с ног, — доходила им местами до пояса. Пена в реке здорово побурела, заметил Семенов, — будет ли семга теперь брать, в мутной воде?
Четверо медленно шли, борясь с течением, держась друг за дружку, а Семенов смотрел, как они идут.
Солнце светило уже ближе к западу, но стало еще теплее, чем днем: все вокруг высохло после ливня, нагрелось, ветер утих.
«Просто благодать! — подумал Семенов. — Тепло, тишина, комаров почти нет — и вот… на́ тебе!»