Однажды прибежал управляющий Михайла Вольнов, суетился:
— Одевай мальца в праздничное, да поживее! Приказано в Рузаевку его везти, к старой барыне, к Александре Петровне.
В Рузаевке Михайла Семёнович привёл Александра в удивительную комнату на верхнем этаже. За стёклами — в шкафах — книг, наверно, целая тысяча, все в коже, с золотыми надписями по корешку. Книги лежали также стопками на столе, на стульях, прямо на полу. На письменном столе разбросаны были бумаги, сломанные гусиные перья, рядком стояли сразу три чернильницы — стеклянная, серебряная и бронзовая, тут же высокая рюмка, в ней палочка сургуча. Вдоль стен увидел Александр фигуры странных женщин, сделанные из белого камня. Старая барыня в тёмно-вишнёвом бархатном платье, в высоком белом чепце с лентами, сидела за столом; справа от неё, вытянув ноги, устроился в кресле Леонтий Николаевич — быстро взглядывал выпуклыми глазами то на мать, то на Александра, кривил в усмешке губы, беспокойно постукивал себя тонкой плёткой для верховой езды по высоким сапогам; Михайла Вольнов почтительно вытянулся у него за спиной.
Рузаевская госпожа внимательно разглядывала Александра. Мальчик хрупкий, но не робок, стоит перед ней свободно, смотрит прямо в глаза, взор пронзительный, тревожит. Одет прилично, кафтанчик синего сукна, сшит просто — должно быть, тётка, скотница Анна, сама и шила.
Александра Петровна спросила, чему мальчик обучен. Леонтий Николаевич, быстро постукивая плёткой, объяснил, что по его приказу учат мальчика читать, писать, также арифметике и российской истории. Михайла степенно погладил рыжую бороду и было прибавил, что сапожник Яков у них в Покрышкине первый грамотей, но под строгим взглядом барыни осекся, проворно поклонился и даже прикрыл ладонью рот.
Госпожа спросила Александра, какие книжки он любит читать. Александр отвечал, что «Письмовник», в «Письмовнике» же всего больше любит стихи. Госпожа обвела взглядом фигуры муз по стенам и задумчиво сказала, что поэзия ещё никому не принесла счастья. Она приказала Александру читать стихи. Он посмотрел на Леонтия Николаевича, на Михайлу, тянувшегося за спинкой его кресла, и сразу прочитал первые, что пришли на память:
Леонтий Николаевич перестал хлопать плёткой. Александра Петровна улыбнулась, отчего её тёмные глаза ожили, засияли. Внучек оказался интересным. Сказала сердито: мальчику тринадцатый год, пора учиться по-настоящему, а не у сапожника Якова. Надо к осени отвезти Александра в Москву, деньги она даст. Поднявшись с места, приказала как следует накормить мальчика перед обратной дорогой, да не в людской, а за барским столом, когда сами господа отобедают.
Москва
Две круглые кирпичные башни с железными верхушками возвышались по обе стороны дороги. Это был въезд в Москву — московская застава. Прежде отсюда, от заставы, начинались первые улицы города, но после пожара 1812 года дома на окраинах ещё не успели отстроить заново: возок, проехав между башнями, продолжал катить будто не по улицам, а по большой дороге — вокруг лежали пустыри, ветер поднимал над ними тёмную пыль. Лишь некоторое время спустя показались первые заборы и следом новые срубы домов — пахло деревом, блестели на солнце розовые щепки. Вокруг центральной части города строили дома, оставляя между ними широкий проезд, перед домами приказано было разбивать сады — так начиналось Садовое кольцо. В центре возле свежепокрашенных с выбеленными колоннами зданий ещё оставались кое-где страшные, дочерна выгоревшие изнутри каменные коробки без окон, без крыш.
Александра привёз в Москву сам Леонтий Николаевич; для услуг взял с собой и Михайлу Вольнова. Остановились возле гостиницы. Завидев подъехавший экипаж, вышел коридорный слуга в сером засаленном сюртуке с торчащими усиками ниток на месте оторванных пуговиц, нехотя помогал Михайле отвязывать укреплённый на крыше возка сундук. Александр одет был барчуком — нарядная курточка, сшитая по заказу Александры Петровны саранским портным, светлые брюки в обтяжку, сапожки. Леонтий Николаевич поселил Александра с собой в номере, Михайлу же послал с кучером искать пристанища на постоялом дворе попроще. Александр вдруг заметил, что Михайла стал говорить ему «вы».