Под портретом Полежаев написал шесть строк:
Был час музыкального урока. Екатерина Ивановна играла сонату Бетховена, и в её памяти вставала медлительная река, качнувшаяся лодка, цветок кувшинки, горячий взгляд человека, которого она неведомо когда ещё увидит — да и увидит ли?..
«О грустно мне!..»
Полежаев в полк не вернулся.
В дом Бибиковых явился фельдфебель, назначенный отыскивать беглеца.
Иван Петрович очень рассердился. Он выпросил Полежаева из полка под свою ответственность и теперь считал, что поэт его опозорил.
А у Полежаева просто недостало сил после двух недель счастья сразу возвратиться в казарму, в мир неволи, команд и ругательств.
Проступок Полежаева оставили без наказания, потому что иначе оказался бы виноват и полковник Бибиков, который поручился за поэта.
Но в это же время в руки к Ивану Петровичу попало новое стихотворение Полежаева — «Чёрные глаза». Оно начиналось так:
Это были стихи о любви. Любовь помогла поэту забыть прежние страдания, но принесла неизмеримо бо́льшие: он никогда не сможет быть вместе с той, которую любит.
Бибиков понял, что стихотворение посвящено его дочери. Поняли это и все остальные, кто знал Полежаева и Екатерину Ивановну. Полковник был страшно разгневан. Мысль, что поэт-бунтовщик, сосланный царём в солдаты, даже в мечтах мог поставить себя рядом с его, Бибикова, дочерью, приводила полковника в негодование. Он винил себя в том, что обласкал Полежаева. Доносчик, виноватый во всех несчастьях поэта, он теперь его же считал неблагодарным. Лучше пусть люди узнают, что он донёс на Полежаева, чем о любви Полежаева к Екатерине Ивановне. Так думал отставной жандарм. И что скажут в будущем, стало ему теперь тоже неинтересно.
Иван Петрович объявил, что стихи Полежаева ужасны, что сам он — дурной, неблагодарный человек, что двери их дома навсегда закрыты для поэта.
Так полковник Бибиков второй раз предал Полежаева.
писал поэт.
На душе у него было тяжело. Те, кому он поверил как друзьям, оказались врагами; настоящих друзей он тоже потерял.
Знойным летом 1834 года в Москве часто случались пожары; едкий запах дыма висел над городом, воздух был непрозрачен.
В то лето были арестованы Герцен и Огарёв, Уткин и Соколовский, а с ними товарищи, которые у них собирались.
Их поднимали ночью. Полицейские рылись в их книгах, бумагах, рисунках.
Всякая книга, всякая запись в тетради объявлялась подозрительной, преступной.
Карету, в которой увозили арестованного, окружали солдаты, конные казаки.
Люди, пережившие 14 декабря 1825 года, в те дни говорили юношам, студентам:
— Настал ваш черёд.
Через несколько месяцев был объявлен приговор: поэта Соколовского и старого полежаевского приятеля художника Уткина посадили в крепость, Герцена и Огарёва сослали в отдалённые города.
Москва опустела для Полежаева.
Поэт тосковал: только подружился он с надеждой, поверил, что полоска на горизонте заполыхает рассветом, как снова тьма сгустилась вокруг, снова сомкнулись над головой мрачные грозовые тучи.
И оттого, что была надежда, были счастливые дни, ночь теперь казалась ещё темнее, ещё беспросветнее:
«ЧТО Ж БУДЕТ ПАМЯТЬЮ ПОЭТА?»
Александр Полежаев
Дожди
Полежаев говорил:
— К чему киснуть и ходить с грустной физиономией: этим горю не поможешь.
И многие люди, которые встречались с поэтом, считали его весёлым человеком.
Лишь те, кто хорошо знал Полежаева, замечали, что в его в глазах всегда таится тоска.
В русской песне, которую сочинил Полежаев, были такие строчки: