Позади Майкла Патрика висело зеркало, в котором секунду назад отражались две девочки. Теперь оно сияло пустотой, — если не считать его спины.
Обеих одновременно поразила одна и та же мысль. Как же вышло, что все эти годы они его не замечали — урода, живущего среди нормальных людей? Не понимали, что это не человек, а сгусток тьмы, который открывает перед собой двери, пристегивает к стойке велосипед, поднимает свой рюкзак, набитый угрюмым невежеством, и захлопывает блокнот на пружинках, пряча в нем свои дикие фантазии.
Все эти годы его уродство их не касалось, ни капли не беспокоило, потому что до сегодняшней минуты он для них вообще не существовал.
Вот так сюрприз, сказала бы одна подруга другой, если бы могла сейчас говорить. Если бы, например, болтала с ней по телефону из своей спальни. Или если бы они ехали вдвоем сквозь июньскую зелень и, приглушив радио, что-то горячо обсуждали.
А если бы, опустив щетку для волос, она поймала в зеркале отражение подружки, то улыбнулась бы ей и сказала:
— Знаешь, это просто чудо… Настоящее волшебство… Жизнь… Это добро.
Она что-то прошептала, так тихо, что он не расслышал и наклонился поближе:
— Что? Что ты сказала?
Она откашлялась и сказала громче — голос дрожал, но звучал вполне отчетливо:
— Если хочешь убить одну из нас, убей меня. Меня, а не ее.
— Эмма, — прошептала Диана прямо в ухо дочери. — Поворачивайся и беги.
Опять раздался рык и ворчание, но, обернувшись, она увидела, что Эммы рядом нет, на том месте, где стояла девочка, не осталось ничего, кроме сияния и хрустально прозрачного в своей совершенной пустоте воздуха, — это была свобода, маленькими ступеньками восходящая к всепрощению и любви.
Майкл Патрик произнес тихо, словно нехотя:
— А ты что скажешь?
Блондинка наклонила голову.
Хотела она бы знать, что должна сказать. Она вдруг поняла, что никогда раньше так не боялась — ни разу в жизни…
Она боялась того, что…
…ее скелет, мышцы и пульсирующая в сердце кровь требовали жизни, толкали ее прочь от смерти. Вся ее вода, вся соленая влага взывала к самосохранению.
Не ревность и не зависть. Не гнев, не ненависть, не злоба, не возмущение. Ничего подобного.
Только слепой ужас и всепоглощающий страх.
Майкл Патрик поднес пистолет к ее уху, задев висок. Иссиня-черное дуло что-то проникновенно нашептывало ей на ухо. Он ждет ответа. Она открыла глаза. Зеркало на стене девчачьего туалета опустело: в нем только плечи Майкла Патрика. Но она разглядела в нем и кое-что еще. Женщина средних лет за рулем серебристого мини-вэна, на соседнем сиденье — ее дочь, пристегнутая ремнем. На бампере уносящейся прочь машины наклейка: «Выбери жизнь». Если ты выберешь жизнь, никто тебя не накажет, шептал ей страх. Просто тебе придется со всем этим жить.
— Убей ее, — сказала она. — Ее, а не меня.
Диана повернула голову назад, чтобы перед тем, как темнота разлучит их навеки, увидеть дочь, стрелой летящую к спасительным соснам, и вскрикнула от радости.
Малышка бежала изо всех сил, так быстро, как только могли бежать ее маленькие ножки, она бежала, не оглядываясь назад, и вскоре скрылась в их безопасной сени.
Когда волк прыгнул на Диану, она широко раскинула руки, принимая его.
От первого выстрела на руки Дианы пролился с небес теплый дождик. Второй выстрел вогнал блестящие осколки зеркала в левую височную долю мозга, научное название которой она отлично помнила. Впрочем, кажется, именно в этом месте гнездилось и ее будущее, правда, отныне — воображаемое. Такое, каким оно могло бы стать…
Эпилог
Май
Диану выбрали королевой мая. Вся больница белым роем жужжала вокруг нее. У чисто промытого, сверкающего окна, сотрясаясь, тарахтел кондиционер. Кто-то поворачивал ее лицо к свету, стараясь изгнать из нее темноту, вернуть ее в мир света. Ей то шептали, то кричали:
— Диана…
— Диана!
— Ты помнишь, как тебя зовут?
— Ты знаешь, где ты?
Мужчина давил ей на грудную клетку, женщина делала искусственное дыхание изо рта в рот. Чем-то закапывали глаза. Потом оставили ее в покое, положили на носилки — ей представилось, что это колесница с запряженными в нее птицами: по одной каждого знакомого вида.