— Спасибо, мадам Роза. Я хотел бы все нее повидать своего сына, будьте так добры.
— Вы должны мне за три года пансиона, мосье Кадир. Целых одиннадцать лет вы не подавали никаких признаков жизни.
Хмыря аж подбросило на стуле.
— Признаки жизни, признаки жизни, признаки жизни! — проблеял он, обратив глаза к небесам, где всех нас когда-нибудь ждут. — Признаки жизни!
При каждом своем выкрике он судорожно дергался на стуле, словно его то и дело без всякого почтения пинали в зад.
— Признаки жизни — нет, вы просто смеетесь надо мной!
— Это последнее, чего бы я хотела, — заверила его мадам Роза. — Вы бросили своего сына, как… как ненужный хлам, вот как это называется.
— Но я ж говорю, у меня не было ни фамилии вашей, ни адреса! Дядя Айши хранил расписку в Бразилии! Я сидел под замком! Только сегодня утром вышел на свободу. Еду к свояченице в Кремлен-Бисетр, они там все умерли, кроме их мамаши, у которой все и осталось. Та насилу вспомнила, что когда-то пришпилила расписку булавкой к фотокарточке Айши, чтоб сын был с матерью вместе! Признаки жизни! Что вы имеете в виду под признаками жизни?
— Деньги, — здраво ответила мадам Роза.
— Где же мне, по-вашему, их было взять, мадам?
— Ну, уж в эти вещи я вникать не собираюсь, — сказала мадам Роза, усиленно обмахиваясь японским веером.
Кадык у мосье Кадира Юсефа ходил как скоростной лифт, так судорожно он заглатывал воздух.
— Мадам, когда мы доверили вам своего сына, я был полностью платежеспособен. Имел трех жен, работавших на Центральном рынке, и одну из них нежно любил. Я мог позволить себе дать своему сыну хорошее образование. У меня даже было вполне официальное имя, Юсеф Кадир, хорошо известное полиции. Да, мадам, хорошо известное полиции, однажды это появилось даже в газете крупными буквами. «Юсеф Кадир, хорошо известный полиции…» Хорошо известный, мадам, а не плохо известный. Но потом я впал в невменяемость, и свершилось это несчастье…
Он рыдал прямо как какая-нибудь старая еврейка, этот тип.
— Никому не дозволено бросать своего сына, как ненужный хлам, без оплаты, — строго заметила мадам Роза и снова принялась обмахиваться японским веером.
Единственное, что меня интересовало во всей этой истории, так это узнать, я ли тот самый Мухаммед или нет. Если это я, тогда мне не десять лет, а четырнадцать, и это важно, потому что в четырнадцать лет ты уже далеко не пацан, а это лучшее, что может с тобой произойти, потому что можно уже не так бояться Призрения. Мойше, который стоял в дверях и слушал, тоже не особенно волновался, потому что раз этого доходягу зовут Кадир, да еще Юсеф, то у него мало шансов оказаться евреем. Заметьте, я вовсе не говорю, что быть евреем — такое уж везение, у них тоже проблем хватает.
— Мадам, я не пойму, действительно ли вы говорите со мной в таком тоне, или же я ошибаюсь из-за своей психиатрической мнительности, но я был отрезан от внешнего мира одиннадцать лет и просто физически не имел возможности… У меня тут с собой медицинская справка, которая подтверждает мои слова…
Хмырь нервно зашарил по карманам — он был из тех, кто уже ни в чем не уверен, и у него запросто могло вообще не быть той психиатрической бумаги, на которую он надеялся, ведь потому-то его и посадили под замок, что он все себе воображал. Психические — это люди, которым все время внушают, что у них нет того, что у них на самом деле есть, и что они не видят того, что на самом деле видят, и от этого они в конце концов и свихиваются. Впрочем, хмырь отыскал-таки в кармане нужную бумагу и протянул ее мадам Розе.
— Да на кой мне документы, которые что-то там подтверждают, тьфу на них, тьфу, тьфу, — проговорила мадам Роза, изображая, будто черту глаза заплевывает, как полагается в таких случаях.
— А сейчас я в полном порядке, — заявил мосье Юсеф Кадир и оглядел всех нас, чтобы удостовериться, что так оно и есть.
— Продолжайте, прошу вас, — сказала мадам Роза, потому что больше ничего говорить не оставалось.
Но по нему вовсе не было видно, чтобы он был в полном порядке: глаза у него так и молили о помощи, потому что глаза больше всего в ней нуждаются.
— Я не мог посылать вам деньги, потому что меня объявили не отдававшим себе отчета в совершенном мной убийстве и посадили под замок. Видно, это дядя моей несчастной жены посылал вам деньги, пока не помер. Я жертва рока! Посудите сами, да разве я совершил бы преступление, будь я в нормальном состоянии, не представляющем опасности для общества? Я не могу вернуть жизнь Айше, но перед смертью хочу обнять своего сына и попросить его простить меня и молить за меня Господа.
Он мне уже всю плешь переел, этот тип, со своими отцовскими чувствами и домогательствами. Во-первых, для моего отца он рожей не вышел — тот должен быть настоящим мужчиной, настоящим из настоящих, а не каким-то там слизняком. И потом, раз моя мать боролась за жизнь на Центральном рынке и боролась к тому же будь здоров, как он сам говорит, то никто, черт побери, вообще не может объявить себя моим отцом. Я родился от неизвестного отца, это уж верняк, благодаря закону больших чисел. Но я был рад узнать, что мою мать звали Айшей. Это самое красивое имя, какое только можно себе вообразить.
— Лечили меня очень хорошо, — продолжал мосье Юсеф Кадир. — Припадков больше не бывает, по этой части я вылечился. Но долго не протяну, сердце волнений не переносит. Врачи выпустили меня ради моих чувств, мадам. Я хочу увидеть своего сына, обнять его, попросить его простить меня и…
Вот черт, заладил как патефон.
— …и иногда молиться за меня. Он повернулся и стал смотреть на меня с ужасом, будто уже предвкушал волнения.
— Это он?
Но у мадам Розы голова варила как полагается и даже лучше. Она заработала веером, глядя на мосье Юсефа Кадира так, словно тоже кое-что предвкушала заранее.
Она помахала веером, помолчала, а потом обернулась к Мойше:
— Мойше, поздоровайся со своим папочкой.
— Здоров, пап, — с готовностью откликнулся Мойше, прекрасно зная, что он, Мойше, не араб и ему не в чем себя упрекнуть.
Мосье Юсеф Кадир сделался белее некуда.
— Простите? Я не ослышался? Вы сказали «Мойше»?
— Да, я сказала «Мойше», ну так что из того?
Хмырь вскочил. Словно на него что-то очень сильно подействовало.
— Мойше — имя еврейское, — заговорил он. — Это я знаю твердо, мадам. Мойше — не мусульманское имя. Конечно, и такие имена бывают, но только не в моей семье. Я поручил вам Мухаммеда, мадам, я не поручал вам никакого Мойше. Я не могу сына-еврея, мадам, мне здоровье этого не позволяет.