И мечтам моим может не статься
И споткнулся, упал и не встать самому
И друзья мои здесь
И никто не поможет подняться
Первое сентября. Для Алексея Куницына, рослого, белобрысого с короткой, под ежика, напоминали, что на подходе промозглая осень с туманами, зонтами, блестящими импортными плащами, а на мальчишек и девчонок, не успевших освободиться от счастливого чувства свободы беззаботности, навевали непроизвольно тоску, скуку, какую–то неосознанную внутреннюю тревогу.
Стайки учеников всех возрастов медленно стекались к огромному квадрату школы — панельному четырехэтажному зданию, залитому также успокоительно–нежным светом. Особенно интересно смотрелись первоклассники: самые нарядные, с крупными, белыми бантами, в беленьких гольфиках, в брючках, с разноцветными шарами в ручонках, обязательно с охапкой цветов — они пугливо и любопытством озирались по сторонам, ранцы на их спинах казались громоздкими, и этот новый учебный механизм они держались неуклюже, но с ревностной опекой.
Приходить в школу рано Лешка отвык, в девятом все–таки несолидно, но в этот день он решил не опаздывать и появился пораньше, чтобы найти новый класс и обязательно посмотреть на будущих одноклассников.
После восьмилетки он поступал в техникум, но на вступительных экзаменах провалился, возвращаться в родную школу не хотелось, он холодел при одной только мысли, что опять начнутся заслуженные и предвзятые придирки учителей, которым надоел основательно, в другую не брали — не мудрено, с такой–то характеристикой, — и тогда он, ни на что не надеясь, в конец отчаявшись заглянул сюда, в школу соседнего района, где как ни странно повезло. То ли поверили в самом деле, то ли директор попался душевный, но его приняли. Как он радовался! Значит, не потерянный человек, не трудный, как писалось в характеристике, значит, годен на что–то и кому–то нужен, и тогда же, в августе, Алексей подумал о том, что надо раз и навсегда покончить с прежней унылой жизнью забияки и разгильдяя, взяться за учебу, а вредные привычки искоренить.
Расстегнув узкий ворот рубашки, он стоял один недалеко от парадного входа, украшенного цветами и транспарантами, а вокруг творилось что–то непонятное, цветное, пестрое, все бурлило, смеялось, торопилось выговориться, когда совсем рядом раздался гpoмкий мужской голос:
— Девятый «А»; все ко мне!
И после минутного беспорядочного движения, когда классы благодаря усилиям учителей построились на торжественную линейку, и после напутствующей речи седого, энергичного директора, когда мало кто слушал, больше вертели по сторонам головами, вглядываясь в полузабытые за каникулы и еще ненадоевшие лица, и после восторженных возгласов: «Братва, мы же на год старше!», на душе Алексея было томительно–неспокойно.
Он стоял в первой шеренге с приподнятой головой и, желая всех рассмотреть, постоянно косился назад, натыкаясь на встречные, прощупывающие взгляды. Вообщем класс ему нравился: и симпатичные девочки, и бойкие мальчики — на вид не маменькины сынки, думал он, что с такими будет весело учиться, а главное — и это он тоже отметил в свою пользу, поскольку помнил, как в старой школе испытывал вместе с ребятами возможности новеньких в жесткой драке, — что почти не было мальчишек выше и крупнее его. А как будет сейчас? И он, мучаясь от каверзного вопроса представлял, как на перемене в конце притемненного коридора его молча обступят, и щупленький малый, подкравшись сзади, ущипнет, слащаво улыбаясь, а он, развернувшись, заедет для «успокоения» оплеуху, затем отчаянно будет отбиваться от наседающей компании, пока не охладит их пыл и потом, вероятно, без труда справится с ними, быть может, кому–то расквасит нос, и тогда опять возникнут горькие осложнения, посыпятся неприятность за неприятностью, и опять полетят в его адрес жгучие упреки, робкие осуждения девочек, презрение покоренных мальчишек, конечно, вызовут в учительскую, где будут стучать кулаком по столу, предупреждать, читать морали, воспитывать, и фамилия Куницын будет склоняться на всех родительских собраниях, и он с болью будет клясть себя за то, что не сдержался.
Однако конфликт, которого он опасался, но ждал, не состоялся, и уже на большой перемене вокруг Лехи образовался тесный кружок слушателей, внимательно изучавших нехитрую биографию новичка. Кстати, в классе вместе с Куницыным оказались и две новые нерасторопные, застенчивые ученицы; они держались отдельно, ни с кем не обменялись ни словом, и мостом для связи с ними послужил именно Леха, который к себе мог вызвать неутоленный интерес, заставив собеседника раскрыться так, как никто другой, кроме того он всегда, как потом выяснилось, имел в запасе две–три забавные истории из личной жизни и с десяток новых анекдотов. Леха, видимо, часто попадал в различные ситуации, побывал не в одной компании, поэтому жизненный опыт, приобретенный не по годам быстро, располагал, хотя и рассказы его, овеянные романтикой, о собственных похождениях были насыщены картинами балагурной жизни.