Но банки между тем опорожнили, девчонки ушли, пригласив вечером к себе, и делать стало нечего, и было тоскливо и одиноко: хмель только набирал силу, а веселиться хотелось и хотелось. И тогда один из незнакомых ребят сказал облегченно:
— Есть выход. Рулим в школу, там наскребем мелочишки.
И все тотчас вскочили и непослушными руками стали натягивать на разгоряченные тела снятые свитера, потом куртки. Леха помогал одеваться Володьке, и второму, и третьему товарищам.
Мерзли руки. Колючий ноябрьский дождь безжалостно хлестал по лицу, по плитам тротуара, по кучам листьев, по зонтам прохожих, пронизывающий ветер гнал над куполом цирка за Волгу нижний ряд грязных облаков, а верхний, подгоняемый другим ветром, в вышине, плыл в обратную сторону — признак глубокой осени.
На перемене они нашли каких–то ребят, достали деньги и, минут через десять путь их, как из разговора понял Володька, лежал к утренним посетительницам.
По дороге внутренние карманы курток разбухли, отвисли, отяжеленные поллитровыми сосудами. Поежившись, отогревая дыханием покрывшиеся красными крапинками руки, пиная ворохи Листьев, они быстро шли по безлюдным серым кварталам, холод подгонял, и все погасло в Яковлеве — и возбуждение, и приятное утро, и радость от встречи с Лехой, и почудилось, что нескончаем путь этот, что тех девчонок как будто никогда не было, как не было и восторга, и умиления жизнью, и что мир уныл и однообразен. Потом в темном сыром подъезде, усыпанном шкурками семечек, прислонившись к лестничным перилам, они очень долго стояли в ожидании, а Леха настойчиво звонил в квартиру, стучал даже, но никто не открывал.
— Едем к Лариске, — заключил Леха.
И снова Володька ощутил пугающее одиночество, скуку, увидел пустынный двор и сгущающиеся сумерки. Куда ехать? Зачем?
К Лариске на второй этаж Леха поднимался опять один. Володька с ребятами остался внизу и слышал весь разговор между ней и им.
— Собирайся, поедем с нами!
— Я не поеду, у меня много дел.
— Ты что, не поняла?! Какие могут быть дела?
— Понимаешь, не могу я! Все, иди!
— Если уйду я, ты из квартиры уже не выйдешь, и на улице лучше не показывайся, ты меня знаешь…
— Да оставь ее! — изо всех сил крикнул Володька, ему стало не по себе от угроз друга.
Раздался гулкий хлопок двери, и в подъезде звонко задребезжали стекла. Леха спускался тяжелыми прыжками — плащ нараспашку, болтающийся белый шарф, набекрень фуражка. На Володьку он не взглянул, пинком открыл дверь, вышел стремительно, ребята не шелохнулись, и Яковлев, оглянувшись в замешательстве, заметив, что те стоят, тоже остановился.
— Ты что, Володь? — крикнул Леха. — Поехали на «брод».. И ругая себя за безволие, за то, что не может твердо возразить Алексею, Володька, по–клоунски улыбнувшись, прикусив губу, сделал шаг вперед.
«Брод», куда они добрались через час, был не что иное, как детский садик. Рука устала пожимать чьи–то руки, рядом безудержно хохотали две девчонки. А еще через полчаса они, Володька и Алексей, брели по мокрым, стылым улицам. Дождь не прекращался. Яковлев представил свою маленькую комнатку, уютную с жарким камином и желанной постелью, и не выдержал:
— Куда мы идем? Я замерз!
— Ну что ж? Тогда согреемся в этой девятиэтажке, — не моргнув глазом, вывел Леха.
Они поднялись на самый верх, где было тихо, тепло и чуть–чуть светло от тускло горевшей на нижней площадке лампочки. Откуда–то взялся граненый стакан, с паутиной внутри, края его были желтыми, стенки захватанными. Одну за другой откупорили бутылки и стали их опорожнять. Смеялись. Но Володька пил с отвращением, с мыслью, не проглотить бы паутину, а девчонки висли на шеях, иногда падали. Пока Володька поднимал упавшую на колени пьяную спутницу, Леха со второй куда–то исчез. Через полчаса он появился снова и сообщил радостную весть, что им есть, куда ехать.
Еще через полчаса, как понял Володька, по обстановке с мрачным вахтером и группками студентов, они очутились в общежитии. Здесь он успел пожаловаться Лехе, что устал приводить в вертикальное положение свою подругу, на что услышал ехидный ответ;
«В горизонтальном теперь будет удобнее» — и все пропало, сколько потом ни старался припомнить.
Не помнил он и то, как попал домой, как очнулся на кровати, где лежал прямо в одежде, голова кружилась, все быстрей, перед глазами возникали и таяли радужные круги, и густо мельтешили за окном снежинки, в ушах переплетались разговоры вчерашнего вечера, дня, звенели стаканы, а к горлу подкатывал неприятный комок.