Учившийся у софистов Исократ взял на вооружение и развил многие их приемы. Однако если софистам большей частью не было свойственно заботиться об истине (хуже того — словесной эквилибристикой они порой истину, подобно перчатке, выворачивали наизнанку), то Исократ считал, что риторика должна стать средством нравственного и политического воспитания. Не случайно свою программную речь он назвал именно «Против софистов».
Чем большую известность приобретала школа Исократа, тем больше у ее основателя появлялось желания влиять на политическую жизнь. Некоторые основания для этого он имел, поскольку числил в учениках цвет афинской политики. Исократ раз за разом обращается в своих непроизнесенных, но размноженных переписчиками «речах» к соотечественникам, призывая их объединиться в борьбе против персов. Центром такого объединения могли быть, по его мнению, и Афины, и Спарта, но затем появляется новый кандидат — Македония, и постепенно школа Исократа превращается в центр промакедонской партии и становится в оппозицию афинской демократии. Исократ видит в Филиппе II объединителя греческого мира и при этом надеется сохранить автономию Афин. Именно к Филиппу II он адресует последние свои сочинения.
Но надежды Исократа совместить несовместимое не оправдались. Прожив почти сто лет, он умер вскоре после битвы при Херонее, в которой македонцы разметали объединенную армию греческих полисов с Афинами и Фивами во главе.
Путевка в жизнь по-спартански
В то время как в Аттике учреждались при гимнаси-ях философские и риторские школы и юноши могли тут же, после занятий борьбой, гимнастикой, легкой атлетикой, приобщиться к глубинам философской мысли или же воспарить к высотам древнегреческой этики, их сверстники в Спарте вели совсем иную жизнь.
В четырнадцать лет юные спартанцы переступали очень важный по местным понятиям рубеж, за которым, согласно агогэ, начинался второй этап истинно гомейского воспитания. Переходный период из одного качества в другое занимал целый год. Начинался он ежегодным агоном, в котором, однако, для четырнадцатилетних к обычным состязаниям в силе и выносливости добавлялось еще одно: все члены агелы, достигшие соответствующего возраста, подвергались суровой порке у алтаря Артемиды Орфии (Ортии). Суть соревнования заключалась в том, чтобы дольше других выдерживать истязание. Причем происходило все в присутствии многочисленных зрителей, среди которых были и родители юношей.
Согласно Плутарху, «мальчиков в Спарте пороли бичом на алтаре Артемиды Орфии в течение целого дня, и они нередко погибали под ударами. Мальчики гордо и весело соревновались, кто из них дольше и достойнее перенесет побои; победившего славили, и он становился знаменитым. Это соревнование называли “диамастигосис”[14], и происходило оно каждый год»{161}.
Солон в уже известном нам диалоге, обращаясь к Анархасису, говорит: «…не смейся, если увидишь, как спартанских юношей бичуют перед алтарями, и они обливаются кровью, а матери и отцы стоят здесь же и не жалеют их, а угрожают им, если они не выдерживают ударов, и умоляют их дольше терпеть боль и сохранять самообладание. Многие умерли в этом состязании, не желая при жизни сдаться на глазах у своих домашних или показать, что они ослабели, ты увидишь статуи, поставленные в их честь средства государства. Итак, когда ты увидишь все это, не думай, что юноши безумствуют, и не говори, что они терпят мучения без всякой надобности, по повелению тирана или под давлением врагов. Законодатель спартанский, Ликург, конечно, сумел бы сказать тебе по этому поводу много разумного и объяснил бы, что он так терзает юношей не из вражды или ненависти к ним и не для того, чтобы истреблять молодое поколение, но полагая, что те, которые будут защищать отечество, должны быть сильными и презирать мучения. И даже без слов Ликурга ты поймешь, я думаю, и сам, что, попав в плен, такой юноша не выдаст тайн отечества, даже если враги будут его мучить, и с насмешкою будет переносить удары бича, состязаясь с бьющим его, кто из них первый устанет»{162}.
Павсаний в «Описании Эллады» уточняет: «Прежде приносили в жертву того, на которого указывал жребий, но Ликург заменил это бичеванием эфебов, и алтарь стал таким образом орошаться человеческой кровью. При этом присутствовала жрица, держа в руках деревянное изображение. Будучи маленьким по величине, это изображение было очень легким, но если бывает, что бичующие бьют эфеба слабо, щадя или его красоту или его высокое положение, тогда для жрицы это деревянное изображение становится тяжелым и она с трудом может его держать; она начинает тогда обвинять бичующих и говорит, что из-за них она чувствует тяжесть»{163}.