Рэй Дуглас Брэдбери
Всякое бывает
Весной тысяча девятьсот тридцать четвертого в Центральную школу пришла учительствовать мисс Энн Тейлор. Было ей тогда двадцать четыре года, а Бобу Маркхэму — четырнадцать. Все умы занимала Энн Тейлор. Для этой учительницы дети несли в школу то цветы, то фрукты и без напоминания сворачивали после уроков зеленовато-розовые карты мира. Если она проходила по улицам, то, казалось, как раз в ту пору, когда дубы и вязы отбрасывали кружевную тень, отчего на лице у нее играли солнечные зайчики, а она шла не останавливаясь, и при встрече с нею каждый загадывал что-то свое. Была она как нежный персик среди зимних снегов, как глоток холодного молока к завтраку в душное летнее утро. Выпадали, случалось, редкостные дни, когда мир обретал равновесие, подобно кленовому листу, которому не дают упасть благодатные ветра: такие деньки точь-в-точь были похожи на Энн Тейлор, и в календаре их следовало бы назвать ее именем.
Что же до Боба Маркхэма, октябрьскими вечерами этот паренек слонялся в одиночку по городским улицам, а за ним гнался ворох листьев — ни дать ни взять мышиные полчища в Духов день. Весной движения его замедлялись, и весь он становился похож на белую молодь форели, что водится в терпких водах речки Фокс-Хилл; за лето белизна сменялась коричневым отблеском спелых каштанов. Частенько он, валяясь на траве, взахлеб читал книжки, даже не замечая муравьев, ползавших по страницам, а то еще играл сам с собой в шахматы на крыльце бабушкиного дома. Приятелей у него не было.
Когда мисс Тейлор пришла вести свой первый урок, Боб учился в девятом классе; никто из учеников не шелохнулся, пока она выводила на доске свое имя аккуратным, округлым почерком.
— Меня зовут Энн Тейлор, — негромко сказала она, — я ваша новая учительница.
Казалось, в классную комнату вдруг хлынул свет, словно чья-то рука сдвинула кровлю. Боб Маркхэм держал наготове пульку из жеваной бумаги. Через полчаса он незаметно уронил пульку на пол.
После уроков он принес в класс ведро воды, взял тряпку и стал протирать доски.
— Что происходит? — Обернувшись, она посмотрела в его сторону из-за учительского стола, за которым проверяла диктанты.
— Доски грязноваты, — сказал Боб.
— Да, верно. Ты сам решил этим заняться?
— Наверное, полагается разрешения спрашивать, — смущенно выдавил он.
— А мы сделаем вид, будто ты так и поступил, — улыбнулась она в ответ, и от этой улыбки он мигом справился с работой: белые тряпки и губки так и летали у него в руках, и если бы кто заглянул с улицы в открытое окно, то подумал бы, что в классе кружатся хлопья снега. — Дай-ка вспомню, — сказала мисс Тейлор. — Ты ведь Боб Маркхэм, правильно?
— Да, мэм.
— Ну, спасибо тебе, Боб.
— А давайте я каждый день буду доски мыть? — предложил он.
— Тебе не кажется, что все должны дежурить по очереди?
— Да мне не трудно, — сказал он. — После уроков.
— Можно попробовать, а там видно будет, — решила она.
Он медлил.
— Теперь беги домой, — велела она, помолчав.
— До свидания. — Нога за ногу, он поплелся к выходу.
На следующее утро он уже маячил у пансиона, где поселилась мисс Тейлор, в то самое время, когда она выходила из дверей.
— А вот и я, — сказал он.
— Честно говоря, — ответила она, — меня это не удивляет.
Они отправились в школу вместе.
— Давайте я ваши книжки понесу, — предложил он.
— О, спасибо тебе, Боб.
— Не за что, — откликнулся он, принимая у нее книги.
Вот уже несколько минут они шли бок о бок, но он не проронил ни слова. При взгляде на него — искоса и немного сверху — она заметила, что он не только не смущен, но сияет от счастья, и решила дать ему возможность заговорить первым, однако это ни к чему не привело. На подходе к школе он вернул ей книги.
— Наверно, дальше надо поодиночке, — сказал он. — Ребята не так поймут.
— Да я и сама не вполне понимаю, Боб.
— Ну как, у нас дружба, — со значением произнес он.
— Боб… — начала она.
— Да, мэм?
— Ладно, неважно. — И она зашагала вперед.
— Я со звонком приду, — сказал Боб.
Конечно же, он пришел со звонком и каждый день на протяжении двух недель оставался после уроков: не говоря ни слова, тщательно мыл доски, полоскал тряпки и снимал со стены карты, а она тем временем проверяла тетради. До четырех часов между ними висела тишина: в этой тишине солнце клонилось к закату, по-кошачьи сновали тряпки, шуршали тетрадные страницы, поскрипывало перо, а в высокое оконное стекло с натужным жужжанием билась сердитая муха. Иногда молчание затягивалось часов до пяти, покуда мисс Тейлор не замечала, что Боб Маркхэм устроился за последней партой и не сводит с нее глаз.