Я ощутил лёгкое любопытство, беспокойство за Саске и надежду от Хаширамы, страх и боль от Итачи, а от Саске… Это даже сложно передать словами. Переполненный всевозможными чувствами, которые смешались в жуткую какофонию в первую очередь боли. Душевной и физической боли, а может быть, душевная боль превратилась в физическую. Я не понимаю, как он всё ещё жив. Это так… так больно. Я просто смотрю на него, чувствую лишь отголоски того, что чувствует он, и мне хочется сдирать с себя живьём кожу.
— Что с ним? — спросил я Кураму, который в данный момент видел всё моими глазами.
— Мне кажется, что Саске вернул все свои чувства, — помолчав, предположил биджуу.
— Вернул чувства? — переспросил я.
— Да. Причём все и сразу.
Как-то во время путешествия с Джирайей мы были в одной стране, где применяли смертную казнь, названную «тысяча порезов». Осуждённого за особо тяжкое преступление убивали, потихоньку отрезая небольшие фрагменты тела. В течениe нескольких часов. Мучительная и долгая смерть, полная боли. Сейчас мне казалось, что «тысячу порезов» испытывает Саске.
Я прекратил слияние.
— Ты понял, что с ним? — с надеждой спросил Итачи.
— Да, Саске испытывает боль от чувств, — сказал я, пытаясь справиться с пересохшим горлом. — Он каким-то образом вернул свои чувства, но теперь испытывает их все. Сразу. Боль. Ненависть. Страх. Неуверенность. Злость. Всё сразу, как будто всё, что он не испытывал последние десять лет, вернулось, увеличенное многократно. Если то, что ты говорил про самогендзюцу, — правда.
Хаширама от этих слов заволновался.
— Похоже, что Саске удалось восстановить свою ментальную оболочку!
От этих слов Итачи вздрогнул и отвёл глаза, словно что-то вспоминая.
— У него она была повреждена? — удивлённо переспросил я, продолжая держать кричащего друга.
— Да, мы пытались это вылечить, но тут могла помочь только такая божественная сила, как риннеган…
— Что? — я возмущённо вперился на Хашираму, активизируя свой риннеган. — Почему, чёрт возьми, я впервые об этом слышу?!
— Только не говори мне… — удивлённо раскрыл глаза Первый Хокаге, заворожено глядя мне в глаза.
— Только не говори мне, что бабуля тебе не сказала… — простонал я.
— У тебя риннеган, Наруто? — так же ошарашено посмотрел на меня Итачи.
Нет, я понимаю, что это как бы тайна, особенно потому что он не виден, но, чёрт побери, почему даже Итачи об этом не знает?!
— Я думал, Саске тебе сказал, — снова простонал я.
Саске выгнулся дугой.
— Наруто, Наруто, не бросай меня, — забормотал он в бреду, дёргаясь. По его щекам потекли слёзы.
Я взял его за руку, и он с силой сжал ладонь.
— Итачи, братик… аники, нии-сан, — жалобно всхлипнул Саске.
Итачи схватил его за вторую руку.
— Я здесь, отото, я с тобой. Мы с Наруто рядом. Мы тебя не бросим, — прошептал его брат.
Следующие полтора часа Саске, казалось, поглотила тоска и депрессия, потому что он плакал, причитал и просил не бросать и не убивать его.
Потом он смеялся, корчась в истерическом припадке, потом снова была боль, много боли. Хашираму мы попросили уйти, помочь он всё равно не мог ничем. Не хотелось показывать постороннему проблем Саске.
— Я хочу домой, пожалуйста, отпустите меня домой, я хочу к маме и папе, я так устал, — просился Саске в бреду. И мы с Итачи уговаривали его остаться. Что здесь Саске будет лучше, что мы не сможем без него, а он плакал и хотел уйти, потом просил его убить, просил его отпустить обратно в Чистый мир.
Это было очень тяжело.
В конце восьмого часа, уже ночью, у него снова началась истерика:
— Кровь… дайте мне кровь… Итачи, убей всех, я хочу крови, ха-ха-ха… Убей всех, ты же можешь, братик, убей всех ради меня, — на Итачи было страшно взглянуть, кажется, за эти восемь часов он постарел лет на десять.
— Я люблю кровь и отрубленные руки… я собираю коллекцию, — продолжал метаться Саске.
— Саске, прекрати! — стал тормошить его я. — Успокойся! Итачи больно.
— Итачи, братик… люблю… ты такой красивый, Наруто… и Итачи такой красивый… Не уходите от меня, не бросайте. Я не буду… пожалуйста, простите, простите меня… — я успокаивающе обнял его, поглаживая по спине, как в детстве, когда позволял использовать себя вместо плюшевого мишки, и Саске наконец затих, уснув.
* * *
Саске не просыпался после случившегося ещё трое суток. Мы с Итачи дежурили возле его постели по очереди, точнее я заставлял поспать старшего Учиха хотя бы немного и обещал тут же разбудить, когда Саске проснётся. Впрочем, через час моих бдений у кровати Саске Итачи выгонял меня из комнаты своего братца, упорно ожидая, пока тот очнётся.
Утром четвёртого дня, после того, как мой друг впал в беспамятство, меня разбудила какая-то возня на животе.
Открыв глаза, я встретился с ясным, голубым, как весеннее небо, взглядом Евы. Странным таким взглядом. Умилительным. Она, по-моему, до этого так могла посмотреть только на тентакли, причём, если бы они были у Курамы, который бы держал в одной руке печеньку, а в другой кусок прожаренного кабанчика (это была какая-то странная фишка в последнее время у нашей лисички).
Может, у неё тоже случилось что-то вроде эмоционального выброса, как у Саске?
— Ах… — глубоко вздохнула лисица, откровенно пялясь на меня.
— Ева…
— Молчи, — мой рот заткнули мохнатой ладошкой. — Дай я полюбуюсь на тебя.
— Но…