На мое счастье, я понял, что надо держаться рядом с огневой группой и перемещаться вместе с ней. Огневая группа — это пулеметная группа: пулеметчик и два стрелка. Когда я сошелся поближе кое с кем из морпехов, я мог просить их помогать мне с ранеными. При необходимости, они прикрывали меня огнём. Они очень хорошо понимали, как надо оберегать санитаров. Без огневого прикрытия я никогда не оставался, и к раненым обычно ходил с огневой группой. Несколько раз приходилось ходить к раненым в одиночку, и вот тогда-то мне довелось испытать такой ужас, как никогда в жизни.
Помню одну засаду, когда пришлось ползти до одного парня метров пятьдесят, а все остальные и пошевелиться не могли, потому что нас прижали к земле очень даже неслабо. Он в голове шел. Остальным пришлось отойти — такой плотный был огонь, поэтому головной наш оказался в бедственном положении. Огневая группа создала завесу из автоматического оружия, которая была прямо у меня под носом. Они сопровождали меня огнем, пока я пробирался к тому парню, и прикрывали меня, пока я пытался ему помочь. К несчастью, когда я до него добрался, он был уже совсем мертвый. Мне было смертельно страшно. Противник был совсем недалеко, потому что пули били все ближе. Метрах в тридцати замаскировался стрелок, который непрестанно бил по мне. Один из морпехов смог подобраться поближе, чтобы меня прикрыть, и его чуть не ранило. Всё это время вокруг меня пули взметали песок. Когда я добрался до того парня, мне пришлось навалиться на него, схватить его за одежду и перекатить налево, чтобы вытащить с линии огня. Мне удалось затащить его за земляной холмик, тогда я немного успокоился и смог им заняться. К этому времени он уже скончался от внутреннего кровотечения. Звали его Джордж Кастер. Было ему семнадцать лет. Были такие бумаги — если родители подпишут, то можно было попасть туда и погибнуть в семнадцать лет.
Мне понадобилось двенадцать лет — в марте будет тринадцать — чтобы прочувствовать разницу между тем, что я ожидал там увидеть, и что увидел на самом деле. Начать с того, что я не из категории героических личностей. Мне не верится, что я делал то, что там делал. Мне не верится, что я столько раз поднимался и бегал под огнем, чтобы добираться до людей. Мне не верится, что я заставлял себя это делать. Но делал ведь! Но от чего мне было совсем не по себе, так это из-за кое-чего, что я там видел, и что не соответствовало тем идеалам, в которые меня научили верить с детства — в смысле, что я служу в вооруженных силах и воюю за страну, которая героически помогла победить и Германию, и Японию, и которая, по идее, молодец и всё такое.
Я видел проявления жестокости и грубости по отношению к деревенским жителям, каких от наших ребят не ожидал. Мне пришлось провести какое-то время в стране, чтобы понять, отчего такое происходит. На такой войне было почти невозможно понять, кто в настоящий момент твой враг. Дети — под подозрением, женщины — под подозрением. Зачастую арвины, и те служили обеим сторонам. В их армию просочились множество вьетконговцев или политически неустойчивых людей, которым перейти с одной стороны на другую — что переодеться.
Когда, к примеру, мы несколько недель патрулировали в деревенском районе, и постоянно теряли людей из-за мин-ловушек, а жители тех деревень, притворявшиеся, будто понятия не имеют об этих минах, ежедневно ходили по тем же самым тропам, что и мы, но на них не наступали, становилось ясно, что вьетконговцы этих людей подробно информировали, где стоят эти мины-ловушки.
Тут обязательно надо понять, что скатиться к очень примитивному мироощущению очень легко, особенно когда жизнь твоя в опасности, и ты никому не можешь доверять. Мне было очень трудно привыкнуть к двойственности ситуации, к тому, что некоторые их тех селян могли быть самыми настоящими врагами. Однажды я увидел, как юноша лет, может, восемнадцати, затолкнул старика в его семейный блиндаж, что был отрыт в его хижине, и забросил вслед за ним гранату. На той неделе нам часто доставалось, и становилось всё более напряжно. Дело не в том, что случилось в тот именно день. Но именно его я запомнил чётко, потому что у него на левом предплечье был наколот красный чертёнок, и он был без гимнастёрки, когда зашвырнул того старика в блиндаж и забросил вслед за ним гранату. Это одна из тех вещей, которым я не давал выхода из памяти в течение двенадцати лет. Есть несколько таких запертых воспоминаний, которые возвращаются ко мне сейчас, и которые я когда-то просто выбросил из головы. И я думаю — наверное, это общение с другими ветеранами вытаскивает эти штуки на поверхность.