Хиггинс: Я ходил по сайгонским барам, беседовал с девушками, выяснял, достаточно ли они милы в обращении, подыскивал оркестры, чтобы нанять их потом на работу в офицерском клубе в Бьенхоа. Первые три недели, пока я этим занимался, я вставал в десять утра, добирался на джипе до Сайгона, обходил всякие бары, оценивая группы и девушек, пару-тройку нанимал и возвращался. Вечера я проводил в офицерском клубе в Бьенхоа.
Сайгон — невероятный город, невероятно активное, бурлящее место. Ко времени моего отъезда там было тысяч пятьдесят проституток. По-прежнему работали несколько невообразимых французских ресторанов. В принципе, можно было зайти в элегантный французский ресторан с пистолетом 45-го калибра на боку. Там по-прежнему оставались кое-какие пережитки времен французской оккупации.
В Бьенхоа делать, собственно, было особо нечего. Начальник клуба был капитан, я — лейтенант. Мы жили на старой вилле на самой дорогой улице в Бьенхоа. В то время Бьенхоа считался безопасным городом. Никаких комендантских часов. Это был один из самых больших городов, с населением где-то в полмиллиона — да что там, может, и в миллион. Большой город.
Там у нас была крупная база ВВС. Правительство по астрономическим расценкам арендовало лучшие здания на самой богатой улице Бьенхоа, Конгвей-стрит. Это были старые оштукатуренные здания с высокими потолками, в таких жили городские богатеи. Французская архитектура — французы очень сильно повлияли на развитие города. Мы приходили и либо занимали здания, либо как-то договаривались. Я видел некоторые из соглашений об аренде, и они просто поражали воображение. За офицерский клуб мы платили какому-то землевладельцу сорок тысяч долларов в год за пользование превосходным старым зданием. Мы в буквальном смысле слова завладели целой улицей, и весь этот участок обнесли колючей проволокой.
Сначала, первую пару месяцев, меня преследовало ощущение нереальности происходящего — живу на объекте, в комнате с вентилятором под высоким потолком, да еще и на вилле. Тогда у каждого офицера была отдельная комната, или попарно устраивались. Когда как, но места всегда хватало.
Хеброн: Я был рядовой, рядовой первого класса. Мне никто ни черта не рассказывал. То, как я всё себе представлял, и как оказалось на самом деле — совершенно ничего общего. Романтики вовсе никакой. Абсолютно никакой. Это немедленно предстало предо мною во всей своей наготе. Мне это дали понять, когда я прибыл в Кхесань. Лейтенант распахнул палатку, и, кроме его руки, я ничего больше не увидел. Я и подумал, что эту руку протянули типа «Добро пожаловать на борт». Пошел туда, уже собирался руку навстречу протянуть. Он говорит: «Хера ли ты телишься, Хеброн». Господи Исусе, я же еще и облажаться не успел, не сделал ничего не так, вообще ничего ещё не сделал, а он уже со мною так. Сказал я себе: «Блин». К тому же был я тогда не в форме, потому что на Окинаве шесть месяцев гулял напропалую. Мне выдали бронежилет, ранец, прочую всякую хрень, и, понятно, не было у меня привычки топать со всей этой амуницией по такой жаре. Мне пришлось добираться до ЗВ и дожидаться, пока не подбросят до высоты 860, оттуда уже отправляться пешком.
Наш лагерь располагался на высоте 860, рассчитан был на роту, роту «Браво». Там была ещё одна рота, они сидели на высоте 881. На 860-й мне пришлось приступить к хождению в голове. Командиром у нас был лейтенант Пит. Я реально еле жопой двигал. Я реально был не в форме. Оснащение, что мы таскали, было очень тяжелое. И о том, как ходить по слоновьей траве, я тоже представления не имел. Есть определенный способ, как это делается, чтобы она не обматывалась вокруг ног, и чтобы ты из-за этого не падал. Я просто брёл себе напролом, падал, и у меня реально перед глазами всё плыло. Я надеялся, что бой начнётся, чтобы можно было остановиться и отдохнуть. Я был весь разбитый и измотанный, но мы всё шли: «Живее, Хеброн, тут тебе не Нью-Йорк, тротуаров тут нет». Хороший был у нас командир, но думаю, неумно он поступал, когда ставил в голову настолько нетренированного человека. Правило новичка работает невзирая на физическую подготовленность или что-то там ещё. Всё, что приходится испытывать, так сильно отличается от прежних представлений. Насмотрелся фильмов с Джоном Уэйном — а всё оказалось совсем не так. По крайней мере, в Кхесани.
Хиггинс: У меня в распоряжении был столяр, вдобавок ещё сколько-то других людей, которые приходили выполнять спецработы. Мы должны были содержать жильё в нормальном состоянии, и работа находилась часто — вентиляторы ремонтировать, ремонтников приводить. Было очень похоже на работу по содержанию отеля. Только отель был необычный. Иногда офицеры бывали весьма неблагоразумны — в своих желаниях. Я был лейтенант, не владелец отеля. В силу того, что это был штаб всего III корпуса, люди там были в высоких чинах. Подполковники, полковники — три генерала у нас было. Моей частью командовал тот генерал Уейэнд, что потом стал начальником штаба сухопутных войск. Поэтому место было особенное. Думаю, именно из-за этого в моем распоряжении было больше ресурсов, и именно поэтому я мог иметь при себе переводчика, например, и столяра. В других местах такого не было. Ресурсы там распределялись страшно неправильно. Мне из-за этого никогда покоя не было.