У меня были кое-какие серьёзные сомнения по поводу той войны до того, как я туда попал, а когда я туда попал и побеседовал со многими вьетнамцами, многие мои иллюзии пропали. Но я делал то, что делал, потому что по-другому практически нельзя. Это как с футболистом: если не выкладываешься на 100 процентов, а сдерживаешься и играешь на 96, как раз в этом случае травму и получаешь. Главное — себя правильно настроить. Вот как я на то смотрел. К тому же от меня зависели другие люди, не только мой ведомый и те, с кем я летал, но и наземный персонал.
У пилота всё укладывается в набор координат. Вот высота, вот дальность, вот здесь переключить, всё это так далеко от реальности. Даже пули, летящие с земли, нереальны. Ты больше сосредотачиваешься на себе самом. Ты обезличиваешь противника, обезличиваешь мирных жителей. Ты всю войну обезличиваешь, по-другому практически нельзя. Война почти как игра, так её и воспринимают. Трудно представить себе, что там внизу на самом деле сидит человек и пускает вверх эти пули. Ты не видишь последствий своей работы. Вот только чем ближе ты к земле, тем больше всё меняется.
МЕДСЕСТРА С КРУГЛЫМИ ГЛАЗАМИ[70]
Гейс Смит
Медсестра
3-й хирургический госпиталь
Биньтхюй
Ноябрь 1970 г. — ноябрь 1971 г.
Мне хотелось во Вьетнам — помогать тем, кто был там зазря. Я была против войны, и вбила себе в голову, что мне надо туда поехать, чтобы вернуть их домой. Я начала подумывать об этом в 1966 году, и знала, что в конце концов туда поеду — когда пойму, что достаточно готова.
Вот чего я не ожидала — так это того, что не просто окажется быть там круглоглазой женщиной, знающей английский. Американских медсестер в Биньтхюе было где-то десятка с два. В Сайгоне было много медсестёр-американок. Я туда однажды в отпуск съездила. Представляете? Отпуск — и в Сайгоне. Я была просто в отчаянии.
В Биньтхюе лишь однажды случилось так, что под обстрел попал участок неподалеку. Но разрывы были слышны постоянно. Каждую ночь слышно было — мили за три-четыре[71] от нас. Сам госпитальный комплекс был невелик, но позади нас располагалась инженерная часть, с одной стороны были лётчики, а флотские с «метелками»[72] — с другой. Обычно стреляли по лётчикам. А потом, однажды ночью, снаряд разорвался в нескольких ярдах.[73] Да уж, сидеть спокойно в ту ночь мне не пришлось. Будто гром грянул, и упал он совсем рядом. А случилось это где-то в середине моей командировки.
Вообще-то, первые три месяца мне было не по себе: все представлялось, как кто-то открывает дверь и забрасывает гранату. Первые три месяца я из-за этого заснуть не могла. А потом свыклась с мыслью о том, что предотвратить этого никак не смогу, поэтому можно о том забыть и поспать чуток, а если проснусь на следующее утро — уже хорошо.
Во Вьетнам я прибыла через Лонгбинь. Там был ротационный лагерь, Кэмп-чего-то-там, не припомню, как он назывался. Когда мы выехали на автобусе из аэропорта в лагерь, то первое, что я увидела, был вьетнамец, который мочился, стоя на обочине. И я подумала: «Бог ты мой, что за отсталая страна». Тут же увидела щиты с рекламой «Кока-колы» и подумала: «Странно-то как. Непривычное сочетание». По всему городу виднелись заграждения из колючей проволоки.
В первую же ночь соседний объект был обстрелян. Убило пару парней. Я пошла туда, а там в казарме зияла большая дыра, и тут меня осенило… Всё. Вот она я, в гуще войны. Война кругом повсюду. В тот день я отправилась в Биньтхюй, и тогда я — наверное, в первый и последний раз — заплакала. До меня дошло, что я тут за половину земного шара от дома, и уехать домой не смогу — даже если захочу. Я подумала: «Что же я наделала? Вокруг эта богом забытая страна. Меня могут убить. И к маме с папой не сходишь». Хотя… После этого я ещё пару раз плакала, но в первую очередь из-за своих пациентов, когда они умирали.
Господи, вспомнить только — какими же их привозили, искромсанными напрочь. Даже не верилось. Когда впервые прилетел медэвак, я сразу же с этим столкнулась. Тогда я ещё особенно не переживала. Это позднее уже начала сильно переживать, когда пришлось глядеть на это снова, снова и снова.
Но вот что интересно: больше всего я страдала из-за того, что постоянно видела одно и тоже. И, вместо того чтобы делать не знаю что, я этим прониклась. Я обратила свою боль в гнев и ненависть, и обрушила их на вьетнамцев. Знаешь, в голове такое подчас творится, когда думаешь, как выживать… ни на что не похоже. Я не считала вьетнамцев людьми. Человеческие существа, но не люди. Они были не такие, как мы, а потому их вполне можно было убивать. Сейчас-то я понимаю, что они совершенно такие же, как мы. Но в то время…
70
72
«Метёлка» ― мой вариант перевода жаргонного