Когда оставалось уже немного до отъезда, я ужинала однажды с флотскими ребятами, лётчиками, и рассказывала им о своих настроениях. Они тогда сказали: «Слушай, давай ты с нами слетаешь? Сядешь за пулемёт, если хочешь — буйволов постреляем». И я подумала: «Нет уж, животных убивать я вовсе не хочу». Людей убивать — это нормально, но убивать животных нехорошо. Но я же их за людей не считала, поэтому… А потом меня начало подмывать пострелять в них, и я подумала: «Мне в стране недолго осталось, а если я пойду и начну стрелять, вдруг и по мне стрелять начнут, ранить ведь могут». Этого мне не хотелось.
Я и не понимала, что значит ненавидеть, пока… Я начала мечтать о том, как приставлю пистолет 45-го калибра к чьей-нибудь голове и увижу, как она разлетится на куски. Я часто о том мечтала. И долгое время была уверена, что появись вьетнамцы в моей стране — я их обязательно всех поубиваю. Ну, разве что меня удержало бы то, что здесь убивать людей против закона. Мысли всякие в голову приходили… Я была… Помню, как одна медсестра сказала: «Как ты, не против поработать в палате для вьетнамцев?» Я ей сказала: «Нет, я их, наверное, всех поубиваю». Она ответила: «Ну ладно, тогда тебя туда, наверное, переводить не будем».
Дико, да? Такие дела творились… Понимаешь, мысли какие? — вот ребёнок умирает — ну и что? Война ведь. Дети погибают. Ты убиваешь их, они убивают тебя. Женщины убивают тебя, ты их убиваешь. И всё. Какая там Женевская конвенция? Нет никаких правил. Ничего нет.
Самой собой, зачастую ветераны приходили из Вьетнама озлобленными, и когда что-нибудь их раздражало, некоторые находили выход в том, что зверели. А ведь во Вьетнаме все были при оружии. И применяли его там друг против друга. Привозили к нам ребят после таких перестрелок, особенно часто, когда выход в город запрещался — ну, когда ребята не могли выбираться в город к девчонкам. Они тогда начинали друг в друга стрелять. Практически каждую ночь кого-нибудь подстреливали. Как-то ночью один парень сорвался с катушек, взял пистолет и пошёл в душевую. А там другой парень душ принимал, и он в него выстрелил, убил и побежал. Ребята из военной полиции и один из офицеров, который нёс ответственность, побежали за ним и начали стрелять ему по ногам. Он обернулся и подстрелил одного из полицейских, в голову попал. И дальше побежал. Одного из офицеров ранил в грудь, с правой стороны.
Я тогда на работе была. Когда их доставили, меня позвали в палату для тяжелораненых. Мы пытались откачать всех троих одновременно — а выжил как раз тот, убийца. Я впервые увидела, какие раны бывают от 45-го. Глазам не поверила — пуля из него проделала в груди огромную дыру. С одного бока мы вставили дренажную трубку. Я смотрела-смотрела, как кровь всё выливается и выливается из трубки, и сказала: «Погодите, переверните-ка его». Трубка у него из спины торчала. Прошла насквозь, и всё.
Когда бывали перебои с травой, перебои с героином, тогда из-за этого часто друг друга стреляли. Солдаты наркоманили просто в невероятных масштабах. Офицеры — те были в основном доктора и медсестры, и у нас мозгов хватало, чтоб с этим не связываться — мы ведь понимали, что надо оставаться на уровне, мы ведь за всех остальных отвечали.
А пили много — доктора и медсестры. Но лучше было не напиваться — знаешь ведь, что дело делать надо, и не знаешь, в какой момент вызовут. Всегда надо быть наготове.
Наш госпиталь однажды обшмонали — героин искали, только героин. Не кислоту, не кокаин, не чего-то там ещё — только героин. Сказали тогда: «Кто сам не признается — отправится в Эл-Би-Джей». То есть в тюрьму «Лонгбинь». В больничном комплексе понаставили двухъярусных коек — так много было у нас рядовых, и все работали в госпитале, кто в прачечной, кто в снабжении, кто санитарами. Один санитар умер прямо у меня на глазах — слишком долго героином кололся. Кончилось это пневмонией. А случилось это за две недели до его отъезда. Ну, и уехал домой в ящике.
Они на работу постоянно приходили обдолбанные. Мои санитары вкалывали дурь пациентам, пациенты… В туалете их ловила, они там другу другу уколы делали. Как-то раз решила это дело прекратить. И тут понимаю, что он намного меня здоровее. Подумала тогда: «Это же мои санитары, а я ничего не могу поделать, потому что они вечно обдолбанные — ну, не обдолбанные, но под героином — а начальство их отсюда не выгоняет». Докладываешь об этом их начальнику — и ничего. Наверное, потому что слишком много их таких было, не знаю.