— Не понимаешь?
— Представьте себе, не понимаю. Мне вспоминаются наши довоенные совещания. Вы тогда требовали развернутых мобилизационных планов, говорили, что все должно быть готово на случай войны.
— От меня требовали того же в масштабе всей области. Мы учитывали международную обстановку, готовились. И правильно делали.
— Учитывали, готовились… Но все ли учли? Вот над чем я часто размышляю. Мне, например, было известно, сколько тракторов, автомобилей, бричек, лошадей должен был поставить город Красной Армии. Знала я, сколько будет мобилизовано в армию людей. Но о том, что сюда могут эвакуироваться предприятия и организации, речи не было. Почему? И выходит, что кто-то и где-то не все учел, а в результате эвакуированные к нам вынуждены начинать работу на станках под открытым небом, — взволнованно продолжала она, припомнив старого оружейного Сазонова и разговор о нем с Кузьминым и Рудаковым.
Портнов сердито сказал:
— Во-первых, не все тебе известно, что делалось и планировалось, а во-вторых, идет война, тяжелая война, и твои рассуждения неуместны. Я посоветовал бы тебе попридержать язычок.
Она сдержанно возразила:
— Но позвольте, Иван Лукич, я развязала язычок не на базаре, а высказываю свои тревожные мысли депутату Верховного Совета, члену правительства. Так что не гневаться вам надо, а разъяснять избирателю.
— Разъяснение получишь потом, после нашей победы, — уклонился Портнов от прямого ответа. Впрочем, он и не знал, что сказать ей, потому что сам думал примерно так же. Перед войной разговоров о вынужденной переброске в область крупных промышленных предприятий почти не было (речь шла лишь о помещениях под госпитали или для воинских частей). Но чуть ли не с первой недели войны хлынули сюда эшелоны с эвакуированными заводами и фабриками, и сразу же возникли сложности с размещением оборудования и людей. — Сейчас наша с тобой задача, чтобы эвакуированные предприятия поскорее набирали силу, — продолжал он. — Чует мое сердце, что ты, Алевтина, где-то и в чем-то пошла на поводу у тех же оружейников. Это уж совсем никуда не годится! И не дуйся, пожалуйста, — чуть смягчился Иван Лукич. — Давай-ка договоримся так: через пару деньков я вернусь, и мы с тобой досконально займемся делами завода, потому что, извини за повторение, мы и в самом деле головой отвечаем за него.
4
Рассвет еще не проклюнулся, и звезды в небе сияли так ярко и так близко, что казалось — взойди на недалекую гору и достанешь до них рукой. В это раннее морозное утро неразлучная троица — Макрушин, Мальцев и Грошев — шли на работу. От их барака до цеха ходу было не более получаса, и за беседой друзья порой не замечали, как оказывались у проходной.
— А что, может, оно и дальше так пойдет: освободили Калугу, потом, глядишь, услышим об освобождении Вязьмы и Смоленска. От Смоленска и до Минска дорожка прямая, — говорил с надеждой Мальцев.
— Может быть и такое, — в знак согласия покачивал головой Макрушин. — Тут вот радость: от Тулы-то немца отогнали.
— И я вот все думаю, что зазря нас эвакуировали, там работалось бы лучше, — подал голос Грошев.
— А ты, Савелий, по-другому глянь. Фашист — он ведь не дурак, он ведь понимал, что такое наш оружейный, а значит, бомбил бы да обстреливал напропалую, — возразил Макрушин.
— Отогнали же…
— Э, щука сдохла, а зубы остались. Думаешь, самолетов у гада нету? Есть еще… А тут у нас над головой тихо.
— Тут хоть и чисто над головой, а помех да прорех — пропасть. Кинешься — того нет, этого не найдешь, — грустно заметил Мальцев.
— С начальства надо спрашивать, чтоб оно пооборотистей было, да и самим рук не жалеть, — ответил Макрушин.
По дороге они всегда обсуждали заводские дела, говорили о войне и семьях. Грошев горевал: нет весточки от дочери. Макрушин беспокоился о племяннике Пете, от которого писем не было. Мальцев тревожился о сыновьях-минометчиках. Вчера жена прислала ему их фронтовые треугольнички… Отцу радоваться бы да принимать поздравления от соседа по комнате Никифора Сергеевича Макрушина, а тот лишь сказал сдержанно: «Живы, ну и слава богу». Оба они понимали, что ребята воюют, а на войне всякое случается…
На этот раз шел разговор о событии, которое всех волновало, и Грошев недоумевал:
— Зачем забрали Андрея Антоновича? Теперь к новому начальнику привыкай.
— Какой же тебе новый — Ладченко? Или ты первый день знаешь Николая Ивановича? Ты вон у Петровича спроси, как он голосовал на парткоме, — кивнул на Мальцева Макрушин.