— По-нашенски рассуждаете, Никифор Сергеевич. У Еремея Петровича тоже возражений нет, — сказал им Леонтьев и подумал о только что состоявшемся разговоре с начальником цеха. Этот разговор не вызвал в его душе каких-либо тревог, потому что Ладченко без шума обойтись не мог, не в его характере. Он может пошуметь и у Рябова, но если тот скажет: иди, мол, к директору и требуй, Ладченко не пойдет, он ответит, что Артемов — свой человек, помочь ему надо и что для училища лучшего мастера, чем Еремей Петрович, на всем заводе не найти… Леонтьев ничуть не сомневался, что именно так и будет.
— Савелий, а ты что бирюк бирюком глядишь? Иди сюда, расскажи про свою радость, — позвал Макрушин Грошева и тут же стал объяснять Леонтьеву: — У Савелия-то нашлась дочка. Затерялась было Аринушка, и вот объявилась, письмо вчера прислала. — Он поближе подвинулся к Леонтьеву, чуть ли не касаясь усами его лица, доверительно и с надеждой сказал: — Может, и твои вот так же найдутся, как Арина Грошева? Человек — не иголка, и твои найдутся…
Леонтьев благодарно смотрел в добрые, уже выцветшие стариковские глаза и, готовый верить в любые чудеса, тихо ответил:
— Спасибо на добром слове, Никифор Сергеевич, будем надеяться.
Поздравив Грошева с большой радостью, Леонтьев подошел к Борису Дворникову и Виктору Долгих, занятым обработкой зубил.
— Ну, друзья, как вы здесь живете-можете, как работается? — он пожал им руки.
— Нормально, Андрей Антонович! — ответил Борис Дворников.
— Не очень-то нормально, — проворчал Виктор Долгих. — Вчера мы хотели остаться в ночную смену, а Николай Иванович прогнал…
— Андрей Антонович, мы бы выдержали! — подхватил Борис Дворников. — Скажите Николаю Ивановичу.
— Скажу, непременно скажу. — Пряча улыбку, Леонтьев смотрел на Бориса и Виктора, с горечью думал о том, что ребята не имеют ни достаточного отдыха, ни приличного питания. И все-таки ему было приятно отметить, что инструментальщики по-прежнему относятся к ребятам с отеческим вниманием, стараются по возможности оградить их от перегрузок.
Сами же Борис Дворников и Виктор Долгих не очень-то задумывались над тем, как относятся к ним в цехе. Они работали наравне со всеми, не требуя для себя никаких поблажек. И на начальника цеха, не позволившего им остаться, как многие, в ночную смену, они пожаловались парторгу с открытым сердцем, веря, что Андрей Антонович приструнит Николая Ивановича.
— Слышал? Скоро у нас будет настоящее ремесленное училище, — в этот же день обеспокоенно сказал Виктор Долгих.
— И хорошо! — откликнулся Борис Дворников.
— Что хорошего? Откроют и за парты нас посадят, — пробубнил Виктор, не любивший классных занятий.
— За партами нам делать нечего, — убежденно возразил Борис. — Мы с тобой в штате инструментального, нас не тронут.
Были между ними и другие разговоры, о которых никто не знал. Читая в газетах и слушая по радио, как наши бойцы гонят врага от Москвы, какие города освобождают и какие трофеи захватывают, Виктор вздыхал:
— Эх, жалко, что нам с тобой не по восемнадцать, ушли бы в армию добровольцами.
— У нас в горвоенкомате какие-то вредители сидят, не берут добровольцев, — бросил Борис, тайком уже носивший туда заявление с просьбой отправить на фронт.
— Добровольцев берут, но только не с нашего завода. У наших оружейников — бронь, — сказал Виктор.
— У нас же с тобой брони нет.
— Нам еще не полагается…
— Если будут давать, я откажусь, — решительно заявил Борис Дворников.
— Я тоже откажусь! — солидарно согласился Виктор Долгих.
Это обоюдное и твердое решение было их тайной.
5
Зоя Сосновская бежала с городской почты, куда ежедневно ходила за письмами и газетами для цеха. Не чувствуя ни мороза, ни ветра колючего, она твердила и твердила про себя лейтенантовы слова: «Здравствуй, Зойчонок, я очень рад, что узнал твой адрес, и пишу тебе первое письмо». Она уже подумывала, что Петя Статкевич забыл о ней, и не будь Никифора Сергеевича, который чуть ли не ежедневно поговаривал о нем, наверное, не вспоминала бы так часто случайную встречу с парнем. И вот Петя прислал весточки и ей, и Никифору Сергеевичу, оба фронтовые треугольничка так и пришли вместе, в один день, и она торопилась обрадовать его дядю. «Воюем, гоним немца по глубоким снегам Подмосковья, — шептала она уже выученные наизусть строки коротенького письмеца. — Пришел и на нашу улицу праздник…» Эти слова особенно понравились ей, потому что на душе у нее и в самом деле был праздник, и все, что она видела вокруг, по-праздничному сияло, искрилось под зимним солнцем. Понравилось и очень удивило Петино обращение к ней — «Зойчонок»… Так ее называла бабушка, так обращался к ней Женя Смелянский, если надо было сбегать на соседнюю улицу. «Удружи, Зойчонок, позови Люсю», — просил он. И вдруг Зое стало сейчас казаться, что она уже давным-давно знакома с Петей…