Крюков рассказал хозяйке, по какой надобности приехала сюда Степанида Васильевна, попросил Макаровну сходить в студенческое общежитие и все разузнать об Арине Грошевой.
— А мы тем временем на рынок смотаемся, — заключил он.
Степанида хотела решительно возразить: она сама помчится разыскивать дочь, но тут же рассудив, что ей надо, как было задумано, побывать на рынке и кое-что купить для Арины, согласилась.
Крюкова обрадовало согласие Грошевой пойти с ним на рынок. Он приглядывался к ней, помнил, что она ходила по селам и обменивала шитье на продукты, да и в Новогорске на рынке она тоже была не с пустыми руками, кое-что из пошитого-перешитого, как он заметил, продавала, значит, не в новинку ей мелкая торговлишка… Однако, осторожничая, он сейчас сказал: деньжата, мол, понадобились и не только ему, но и соседкам-солдаткам тоже, вот они, узнав, что он едет в город, и попросили продать кое-какие их излишки.
— Нельзя людям отказывать… У солдаток — детишки, ну как же я мог не согласиться? Согласиться-то я согласился, а знаю, что к женщинам на рынке придираются меньше. А если, скажем, стоит и торгует здоровый дядя, это вызывает кое у кого подозрение… А с женщины какой же спрос? У нее может оказаться справочка из колхоза и так далее, — объяснял Крюков, с надеждой поглядывая на пригожую, разрумянившуюся от тепла и завтрака Грошеву. — Не поможете ли мужику стеснительному в торговом дельце? — спросил он.
Вообще-то Степанида Грошева излишней доверчивостью не страдала, но просьба приятного на вид и вежливого Терентия Силыча не вызвала у нее никаких сомнений или подозрений. Ей было понятно, чего от нее хотят: поторговать на рынке чужим товаром. Ну что ж, дело знакомое, умела она поторговаться и товар сбывать с барышом. Конечно, здесь на барыш рассчитывать было трудно, а все-таки гостинец для дочери она, как пить дать, заработает.
— Нельзя, Терентий Силыч, отказывать хорошим людям, — сказала она.
— Мне так и думалось! — ласково подхватил он. — Вы пейте чай, а я займусь упаковкой.
Он вышел, а через некоторое время позвал Степаниду.
Глянув на него, она удивилась: до чего же переменился человек! Одетый в старенький кожушок, подшитые, как у нее, валенки, в напяленной на голову истрепанной шапке-ушанке он теперь был похож на измотанного заботами-хлопотами сельского жителя, даже лицом как будто бы похудел.
— Ну, Степа, с богом, как говорится, — весело и деловито сказал он.
Вьюга утихомирилась, и только легкий ветер, как бы играючись, лениво гнал поземку, взвихривал на сугробах снежную пыль.
Когда подошли к рынку, Степанида ахнула: вон сколько народу валит и валит в распахнутые ворота — кто с мешком на плечах, у кого чемодан или кошелка в руках или узел, — и все торопятся, толкаются.
— Эх, махорочка-махорка, подружились мы с тобой! Налетай, покупай! — зазывно балагурил сидевший на ящике человек в старой шинелишке. Рядом с ним были воткнуты в снег костыли. Он торговал прямо перед воротами махрой-самосадом.
За воротами — толчея, неразбериха. Степанида с опаской шагала за Крюковым, боясь отстать, потеряться в толпе. Здесь рынок был пошумнее, чем в Новогорске, хотя выкрики слышались почти те же самые:
— Креста на вас нету! Спекулянты проклятые!
Шкуру живьем содрать готовы!
— Дорого — не бери, другие возьмут!
— А я тебя в милицию!
— Не пугай пуганую!
Крюков на ходу вертел головой, кого-то или что-то высматривая, потом кивнул Степаниде, положил на прилавок чемодан, делая вид, будто к поклажа не имеет никакого отношения, будто по-джентльменски помог женщине и только, и его дело сторона.
Степанида открыла чемодан и выложила на покрытый спрессованным грязноватым снегом прилавок первые два куска сала.
— Почем продаешь, хозяюшка? — спросила подошедшая старушка.
Степанида назвала цену.
— Ух ты, яишенку с таким дорогим салом не поешь, — грустно проговорила старушка, завороженно поглядывая на умело обработанные куски сала. — А не сбавишь ли чуток? — продолжала она.
На это Степанида не имела права: цена определена хозяином.
Подошли другие женщины, они тоже поглядывали на сало, просили сбавить цену и не отходили, охали да ахали и, помедлив, покупали. Степанида старательно пересчитывала деньги и так же старательно и неторопливо прятала их то за пазуху, то в карманы.
— Ничего, когда-то в гражданскую, к примеру, и потруднее было, а пережили. Переживем и нынешнее лихолетье, нынешнюю дороговизну, — философствовал белобородый старичок в очках с треснутым левым стеклом. — Вот какое дело, сударыня, — обратился он к Степаниде, — за целый кусок я уплатить не смогу, не по карману, а на половину наскребу, пожалуй… Не можете ли разрезать кусок пополам?