— Я вчерась получил… Ранен Петя.
— Ранен? Опять в госпитале?! — вскрикнула Зоя.
— С дороги письмо. Пишет — на санитарном поезде везут куда-то, пишет — адрес потом пришлю… Про свое ранение словечком не обмолвился… Ну, да ладно, будем надеяться на лучшее, — Никифор Сергеевич хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и вышел.
Зоя наедине всплакнула, посожалела, что вчера не смогла пойти на почту, иначе раньше узнала бы о Петином несчастье. Вчера ее вызвала Марина Храмова официальной телефонограммой на совещание секретарей цеховых комсомольских организаций, и Зоя попросила Бориса Дворникова сбегать в обеденный перерыв за письмами и газетами, потому-то не через ее руки прошло Петино письмо дяде Никифору Сергеевичу. Возможно, сегодня или завтра придет и ей весточка, и Петя напишет о своем ранении. Он был правдив с ней, писал обо всем, что с ним случалось на фронте. Так она думала прежде, но сейчас, припоминая его чуть ли не наизусть выученные письма, она задумалась: а что же с ним случалось? И по письмам выходило — да ничего особенного… Он писал о совсем-совсем нестрашной войне — о красавицах елях, окутанных снегом, о чудесных кострах на лесных полянах, о белом пушистом зайчишке, что, испугавшись, кинулся было в немецкую сторону, а потом раздумал, вернулся назад, и никто из наших не обидел косого… Еще он писал, что в прекрасный зимний пейзаж хорошо и вполне заслуженно вписываются такие картины, как брошенная немецкая техника, разгромленные обозы, длинные колонны военнопленных, одетых в жиденькие шинелишки, а то и в тряпье невообразимое… Наши бойцы — в полушубках, валенках, в меховых шапках-ушанках и рукавицах — посмеиваются над фашистской солдатней, коченеющей на крутой русской стуже… Намеревалась та солдатня, как талдычил их «фюрер», дойти за одно лето аж до Урала. Но дудки, не вышло и не выйдет!
Зое вспомнилось, что жених Фроси Грицай Миша Рукавицын присылал веселые письма о лыжных прогулках по тылам врага — и погиб; Петя писал о елях, кострах и зайчишке и — ранен. И выходит, что тот и другой, по словам Фроси, сочиняли, писали не о том, что с ними случалось на страшном фронте. «Зачем они лукавили в письмах?» — удивлялась она. И вдруг где-то внутри раздался насмешливый голосок: «А ты, Сосновская, разве не лукавила в письмах на фронт? Почему не написала Пете, что «проела» свое лучшее платье, пошла с Ольгой Вандышевой на рынок и обменяла его на два стакана гречневой крупы и кусок мыла, а теперь опять заглядываешь в свой чемоданчик да примеряешься, что бы еще отнести на рынок. Не написала, скрыла. Почему? Для какой цели? А вспомни свое новогоднее письмо на фронт? Ты описывала веселый праздничный ужин в столовой, но о том, что поужинали перловой кашей да выпили по стакану крепкого сладкого чая, умолчала. Почему?..»
В этот же день Марина Храмова приехала с попутной машиной в инструментальный цех и увидела Женю Смелянского за неожиданной работой: тот сбрасывал с крыши снег, «Ничего себе, оч-чень интеллектуальным дельцем занят инженер», — оскорбилась она за него и крикнула:
— Слезай, высокообразованный снегоочиститель!
— Можно сделать перекур! — отозвался он и, оставив на крыше лопату, спустился по лестнице наземь, подошел к ней. — Здравствуй, Марина. Рад видеть тебя в добром здравии и, как всегда, красивой.
Она заулыбалась, сняла варежку, протянула ему руку.
— По своей охоте или по принуждению снег швырял?
— Зоя приказала. Выполнял комсомольское поручение.
Не поняв шутки, Марина Храмова проворчала:
— Выговор ей вкачу за такое поручение. Это же профанация, это же непонимание смысла комсомольской работы.
— Ну, ты как с трибуны чешешь… Пошутил я. Сам вызвался.
— Не инженерским делом занимаешься, Женя.
— Ошибаешься. Там, — кивнул он на крышу, — я обдумывал геометрию нового резца.
— Эх, Женя, думается мне, что не здесь, не в инструментальном цехе твое место. У тебя талант, конструкторское бюро — вот где ты нужен, — убежденно сказала она, веря, что Евгений Смелянский далеко пойдет. Конечно, думала она, приличного начальника из него не выйдет: характер не тот, но конструктором он может стать видным. Всем известно, что конструкторы из оружейников ходят в чести и славе, орденами их награждают, почетные звания им присваивают. Именно таким она видела в будущем Евгения Смелянского, а рядом с ним ставила себя — хранительницу их домашнего очага.
— Я краем уха слышала от Ладченко о рабочем Грошеве, который с температурой вышел на работу. Это же подвиг! — продолжала Марина Храмова, сменив тему разговора и решив, что если Женя Смелянский не высказал возражений относительно конструкторского бюро, значит, зернышки, что еще раньше брошены ею, прорастают!