— Не какие-то, а существенные! — заявил Рудаков. — Ребятам жить, учиться, а окна полностью не застеклены.
— Александр Степанович, я вам докладывало большом бое стекла. Стекольщики были трестовские, они и допустили, — начал объяснять Марченко, но Рудаков прервал его:
— Почему доверили дяде? Почему не поставили своих стекольщиков? Да и был ли бой? Есть данные, что стекло, грубо говоря, разбазарили!
— Не будем шуметь из-за мелочей. Здания училища практически готовы, недоделки надо ликвидировать. Ты уж, Роман Егорович, постарайся, пожалуйста, — обратился директор к начальнику стройцеха.
Склонив лысоватую голову и, как всегда, не скупясь на обещания, Марченко тоном преданного подчиненного ответил:
— Александр Степанович, все будет сделано самым лучшим образом. Но есть одна закавыка: трестовские товарищи — наши самые надежные компаньоны — просят, чтобы акт был подписан сегодня же. За это они обещают устранить свои недоделки.
Кивая в знак согласия головой, Лагунов подсказал:
— Нам невыгодно портить отношения с трестом «Медьстрой».
— Что верно, то верно, — согласился Кузьмин. — Константин Изотович, действительно, стоит ли нам бодаться с трестом, не последний же день имеем с ними дело.
— Извините, Александр Степанович, но я не стану подписывать заведомую липу! — отрезал Рудаков.
— Правильно, — поддержал его Леонтьев. — Я не понимаю, товарищи, — продолжал он, — трест — частная лавочка? И почему возник вопрос: портить с ним отношения или не портить? Требования к тресту и нашему стройцеху предъявлены справедливые. О поблажках и речи быть не может.
Оставшись наедине с парторгом и попросив секретаршу никого не впускать в кабинет, Кузьмин с упреком заговорил:
— Что-то мы с тобой, Андрей Антонович, в разные дудки дудим. Это непорядок. В мою бытность парторгом я всегда и во всем поддерживал директора.
— Даже если тот был не прав?
— Видишь ли, уважаемый товарищ парторг, понятия — прав или не прав — относительные. Один прав, когда требует наискорейшего открытия ремесленного училища, другой же прав, когда требует устранить недоделки. Но чья правота важнее? Вот вопрос. Наше училище — на контроле обкома. Что скажу, если оттуда позвонят?
— Правду. А правда состоит в том, что мы сами виноваты, не потребовали от строителей элементарной добросовестности, — ответил спокойно Леонтьев.
— Я гляжу, Андрей Антонович, ты забыл время, когда наш первый станок заработал на снегу, а в твоем цехе костры горели, — уколол Кузьмин.
— К сожалению, было такое… Прошу прощения, Александр Степанович, за высокий штиль, но люди наши тогда совершали подвиг. Однако если бы сейчас появились подобные художества — станки на снегу, костры в цехах, то нам бы дали по шапке. И правильно! Условия не те, мы выросли, и требования к нам предъявляются иные. Хотя по шапке давать есть за что. Взять, к примеру, училище. Каждому ясно: без него нам не прожить, оно — завтрашний день завода. Обком и горком сделали многое: предоставили нам возможность принять ребят по-человечески. А в этом кабинете кое-кто сочувственно выслушивал словеса начальника стройцеха и товарищей из треста о трудностях военного времени. Трудности, конечно, есть и были, но они преувеличены. Скажу больше: они служили ширмой для некоторых нерадивых строителей…
Помрачневший Кузьмин слушал парторга и с горечью отмечал про себя, что возразить нечем, что Леонтьев прав, хотя мог бы и попридержать свои откровенные высказывания. Где-то в глубине души, даже самому себе не признаваясь, он сожалел о том, что сам когда-то поддержал кандидатуру Леонтьева на должность секретаря парткома. Надо было бы тогда хорошенько подумать, взвесить все «за» и «против» и, возможно, следовало бы подобрать человека более покладистого. Конечно, Леонтьев энергичен, много работает, часто бывает в цехах, знает положение дел на любом участке, грамотно выступает на планерках и совещаниях, не оставляет без внимания даже малейший промах того или иного товарища (в этом парторг часто поддерживает главного инженера). И вот удивительно: почти никогда не бывает заметных обид на Леонтьева, хотя и говорит он подчас резковато, а на заседаниях парткома провинившиеся получают, такую взбучку, что, как выражается Ладченко, или в петлю сигай, или план выполняй — другого не дано.
Этот не первый серьезный разговор и Леонтьева расстроил. Прежде ему нравился их мягкосердечный секретарь парткома Кузьмин, который готов был прийти на помощь любому и каждому. Леонтьев и сейчас по-доброму относился к нему, если дело не касалось работы. Невообразимо изменились условия жизни и труда оружейников, а Кузьмин как бы даже не чувствовал этого, его боязнь кого-то и чем-то обидеть, его тяга к тому, чтобы не очень-то пока успешные дела завода выглядели получше, возмущали парторга, и он этого не скрывал, черное называл черным, белое — белым, не признавая примирительных оттенков. Иногда закрадывалось в душе сомнение: а прав ли он со своей прямолинейностью? Но тут же вспоминал слова главного инженера Рудакова: «Если кивать на условия и трудности, если возводить их в некую степень оправдания наших недоделок, толку не будет, бойцам от этого на фронте легче не станет».