Леонтьев промолчал, досадуя на то, что желаемого разговора не получилось.
Вскоре произошло, казалось бы, уже привычное событие: военкоматом была призвана в армию группа оружейников. Список подлежащих мобилизации, как всегда, обсудили с начальниками цехов, его утвердил директор. Потом примчался к Кузьмину Калугин и стал упрашивать его вместо одного рабочего отправить на фронт другого. Александр Степанович согласился, даже не пытаясь выяснить, чем продиктована такая замена. А дело было так: работал в цехе отличный и безотказный сборщик, не умевший молчать, если видел непорядки, и Калугину вдруг захотелось избавиться от острого на язык рабочего. В список он его поначалу не включил (были бы серьезные возражения на обсуждении), а когда дело дошло до «с вещичками шагом марш», начальник цеха бросился к директору…
Узнав об этом, Леонтьев возмутился:
— Ты что это, Юрий Севостьянович, опять свои разлюбезные нервишки выше интересов цеха ставишь?
— Не понимаю, о чем ты? — пожал плечами Калугин.
Леонтьев усмехнулся:
— В непонимайку играешь? Придется кое-где объяснить, почему не в чести у тебя рабочие, для которых до́роги дела цеха.
— Ты вот о чем, — с притворной догадкой сказал Калугин. — Между прочим, — вяло продолжал он, — сожалею, но по приказу директора пришлось отправить на фронт хорошего специалиста.
— Сожалеешь? Приказом прикрываешься? Ты думаешь, так уж трудно разобраться, откуда пошел приказ? Шалишь, Юрий Севостьянович, а за иные шалости, как ты знаешь, наказывают. И серьезно! — едко заметил парторг.
В партком заглянула директорская секретарша и сказала, что Александр Степанович приглашает к себе на обед Андрея Антоновича. В этом ничего не было странного. Они иногда обедали в директорском кабинете, приглашались туда главный инженер, кое-кто из начальников служб или цехов, и за столом шел все тот же разговор о заводских заботах.
На этот раз Кузьмин сидел в кабинете один.
— Чем нынче угощают нас кормильцы? — поинтересовался Леонтьев.
— Обычный обед военного времени, — вполголоса и как бы нехотя ответил Кузьмин. Выглядел он усталым, заметно постаревшим, на лице и на лбу еще резче обозначились морщины, испестрившие даже глубокие залысины.
«Достается человеку», — сочувственно думал Леонтьев, хлебая жидковатый гороховый суп.
— Я вот, Андрей Антонович, все думаю о твоих нападках на Калугина из-за отправки людей в армию, — продолжал Кузьмин.
«Все-таки пожаловался, негодник», — пронеслось в голове Леонтьева, не встревоженного этой жалобой. Ему лишь стало как-то неловко за Юрия Севостьяновича, побежавшего к начальству искать защиты.
— Калугин оставил в цехе семейного, а в армию отправил бездетного рабочего. Он проявил заботу, а ты обвинил его бог знает в чем.
Леонтьев спокойно спросил:
— А вам, Александр Степанович, не показалось, что от его объяснений попахивает чистейшей воды демагогией?
— На фронт людей посылаем, на возможную смерть, а ты вон какие вопросики задаешь, — упрекнул Кузьмин, повысив голос.
Леонтьев передал вошедшей секретарше пустые тарелки, поблагодарил за обед и, когда она вышла, сдержанно ответил Кузьмину:
— Каждому ясно, что не на веселенькую гулянку уходят люди и что многие из них не вернутся. Но что делать прикажете? Хранить отцов семейств, а на фронт посылать только бездетных? Это же, прошу прощения, чушь несусветная! Что же касается Калугина, то не о детях он думал, а о себе, о том, чтобы самому жить поспокойней.
— О каком спокойствии ты говоришь, если мы с тобой вон как спрашиваем с него за каждую штуку, — возразил Кузьмин.
— Извините, Александр Степанович, но вы плохо знаете Калугина. Разжалобил он вас. Он это умеет делать, он и другую найдет возможность, чтобы вы расчувствовались и пошли у него на поводу. Кое-кто вслед за ним тоже ищет у вас поблажечек. И находит. Вот в чем наша беда.
Набычившись, Кузьмин процедил:
— Ну, парторг, понял я тебя. Спасибо. Просветил. После твоего «просвещения» хоть заявление подавай с просьбой об освобождении от непосильной должности.
— Зачем же так утрированно понимать мои слова, — огорчился Леонтьев. — Я с глазу на глаз и откровенно высказался…
Марина Храмова размечталась: в зале ремесленного училища — митинг, в президиуме она, секретари горкома партии и комсомола, директор, парторг, председатель завкома… И вот раздается желанное:
— Слово имеет комсорг ЦК ВЛКСМ…
Под восхищенные взгляды новичков-ремесленников она поднимается на трибуну и начинает говорить…