Детство — военное... О нем вспоминает, рассказывает нам сосед по больничной палате. Тот брат девочек, офицер, который и сейчас еще все никак не отойдет от старых ран.
***
Светлое, зеленое утро в парке. Встречаю малыша с коньками и сумкой через плечо. Мы совсем не знакомы, а улыбается так, будто рад меня видеть. Здороваемся.
— Где был?
— На тренировке.
В другом конце парка — детский спортивный комплекс.
— Сколько же тебе лет?
— Завтра... Нет,— радостно поправил сам себя,— сегодня шесть!
— День рождения. Что ж, браток, поздравляю.
Руку даже пожал, маленькую, теплую. Спросил, как звать, кто у него дома.
Смелость, толковость, спорт — все это современное. А милая, чистая улыбка его — это вечное. Как это чудесное солнечное утро, и зелень, и золото сентября. Мне хорошо. Ему, видно, тоже. Дальше он уже не пошел, как до этого, медленно, а побежал со своими коньками и сумкой.
***
Два мальчика катались в пыли деревенской улицы, весело, от всей души хохоча.
Было воскресенье. По деревне ходила молодежь — парами, толпами, с песнями, просто так.
Два пожилых кавалера, которые кое-где побывали и многовато думали о себе, шли отдельно, о чем-то важно рассуждая. В сапогах-дудках, по моде, в мягких шляпках колоколом. У одного за ленту шляпки был заткнут хвостиком большой темно-красный георгин.
Они перешагнули через веселых мальчиков, как перешагивают через лужу, через бревно или еще что-то похуже. Хоть и могли обойти их или, по крайней мере, заметить под сапогами.
Больше сорока лет прошло с того летнего предвечерья.
Я забыл, с кем тогда радостно хохотал в пыли родной улицы. А нашу обиду вот помню. Она уже не однажды всплывает в моей памяти, живо и ярко, как тот большой, налитой густой кровавой багровостью георгин. Я уже давно могу с уверенностью судить, что не было в рассуждениях тех двух надутых задавак такой глубины, которая давала бы им право на пренебрежение к нам, детям под ногами. Да где они, такие мысли, что могут иметь такое право? И я не просто помню этот факт, я не свою личную обидочку вспоминаю,— мне хочется сказать:
— Не наступайте на детский смех! Эта обида не забывается.
***
Восемнадцатилетняя щупленькая девчонка, домашняя работница:
— У кого я, тетенька, малышей ни нянчила — всюду они на меня похожие! Люблю я их, хоть они мне с самого малолетства, тетенька, руки поотрывали...
***
Няньке четыре года, меньшой сестренке два. Городские гости у бабушки на хуторе. Идут по саду. Старшая, по привычке, дает «нашей малой» очередное наставление:
— Днем светит солнце, а вечером лампа...
Через дырку в заборе вылезают из сада на лужайку. Поодаль пасется кобыла с жеребенком. Туда нельзя, а очень хочется. И нянька кричит.
— Кось-ка, иди сюда! И с рыжебеночком! Только не задавляйте нас!..
***
От новых неприятных вестей по радио, от мыслей об угрозе новой войны — сон был тяжелый, кошмарный. Будто бы я за городом, в лесу. На Минск упала атомная бомба, там уже никого нет, а мы здесь только ослепли. Толкусь между деревьями, кричу. И это — хуже смерти!..
Проснувшись, думал о сыне: что я сказал бы ему, если бы началась война, как растолковал бы всю ее дикую несуразность?..
А тут вот он, проснувшись, прибежал ко мне — длинный, щербатый, тепленький — и в промежутке меж двумя своими счастливыми снами сообщил:
— У Ирочки послезавтра день рождения.
— Ты ее любишь?
— Ага.
— Мы с тобой купим ей шоколадку, и ты отнесешь.
— Ага.
Ирочке, которая гуляет с бабушкой в нашем дворе, два года.
И все это, конечно, очень важно.
***
Глядя в окно вагона на желтое множество луговых цветов, подумал о какой нибудь городской девочке: как она растерялась бы от такого обилия красоты...
Вспомнил ту маленькую казашку, что вынесла на сцену алма-атинского оперного театра цветы для милой Биби-Гуль, певицы. Подала, обняла тетю за шею одной ручкой, потом побежала назад и... остановилась, растерявшись от новых бурных аплодисментов. Удивленно посмотрела в зал, на множество людей — видимо, не догадываясь, что рукоплещут они уже и ей, — затем пошла, в потом побежала опять.
***
Простые человеческие радости. Приехали далекие, нечастые гости — племянник с женой и сыном. Одиннадцатимесячный смехунок, он стал сразу центром нашей семьи. Завтракая, обсуждаем его приметы. Мама моя, наверно,сказала б: «Правый глаз меньше — нашей породы». А еще у него родимое пятнышко на светлой головенке.