— Ох, умею! И выучил, и запомнил. Умею. Она мне стоила уже два кирпичных дома и аптеку!..
***
Рахманый мужик, который вернулся с войны раненый, с орденом и медалями, рассказывает в гостях:
— Перекусил я в Мире, еду домой. Лежу. И кажется, что это Москва. А я, из больницы выписанный, иду себе по улице, продукты на дорогу получать. Улица длинная, длинная, длинная!.. А тут конюх толкает: «Вставай, заваль пьяная, а то с возом в сарай закачу!..»
***
В пустоватом вокзальном ресторане джазгает оркестр. Бородатый затепанный любитель классики не выдержал, кричит из-за столика:
— Не нагоняй на душу таинственный мрак — играй Чайковского!
***
— Начальника этого надо еще уметь угостить. Он тебе правой куринои ножки есть не будет!
— Почему?
— Курица сидит всегда на правой, так левая — мягче.
***
Старый продавец в книжно-газетном киоске никак не может найти фото кинозвезды, которое просят две школьницы. Начинает их деликатненько отговаривать:
— Она, вы знаете, такая щупленькая... Ничего особенного!
***
В междугородном автобусе элегантная дамочка с мужем-офицером. Наша, местная молодежь. И только уже по соломинке на ее пальто можно догадаться, что на автобусную остановку отец со свекром привезли их в розвальнях.
***
Почти все гениально простое уже придумано. Пока мы собирались выступить, мудрецы прошлого разобрали все наиболее легкие, наиболее выгодные тезисы.
***
Дядька-молоковоз, у которого не приняли на пункте прокисшее молоко, пришел в райком, к самому первому секретарю:
— Скажите мне, пожалуйста, каким молоком мы будем план догонять — только сладким или и кислым также?
Секретарь был в веселом настроении.
— А это — как кто любит. И простокваша тоже неплохо.
— Ну, так позвоните вы, товарищ секретарь, тем обормотам, чтоб приняли мою простоквашу.
***
Артистка и на пляже играет — исполняя роль нежно, изящно отдыхающей. Начнет входить в воду — ну прямо как танец нимфы на камешках.
Получив звание заслуженной, она бросила своего старого мужа-режиссера.
Мотылек выпорхнул, а кокон где-то остался.
***
Работников культуры привезли в передовой колхоз.
«Охи» да «ахи» свидетельствуют в большей степени об оторванности высоких гостей от жизни, чем о значительности да исключительности успехов этого колхоза.
А во время обеда, который дал им колхоз, успехи те увеличились — для кого вдвое, а для кого так и побольше...
***
Осенью сорок восьмого года я приехал а очень редкий тогда, немного хороший, а немного показной колхоз в одном из районов Западной Белоруссии. Усадьба бывшего имения. На дворе никого не видать. Только двери сеновала открыты. Подхожу туда. Кто-то невидимый воротит со скирды на ток отаву. Потом она перестала валиться, а из темного, пыльного поднебесья послышался голос:
— Дай ему боже здоровья!
— Кому? — удивился я.
— О, он еще спрашивает кому! Батьке Сталину нашему!
Дед Игнат, овечий пастух и активист — на случай приезда корреспондента. Дух времени коснулся и его, — немножко старик сам докумекал, больше наслушался от других. Бывший панский батрак хвалит вождя народов — первая фраза в корреспондентский блокнот. Большинство журналистов или ночевало у председателя колхоза, или только «перекусывало». И каждый раз старику перепадала чарка. Он подымал ее с тем жа самым «Дай ему боже здоровья!»,
***
«Теперь иначе не проживешь», — говорит некоторые, оправдывай подлость побольше или поменьше.
Как будто не теперь, а когда-то, в любое другое время, нельзя было сказать и не говорилось также.
***
Две старухи встретились, вдоволь наговорились, стоя на дороге, а потом одна спохватилась:
— И же тебе, милая, кажется, «здравствуй» не сказала? Ну, так здравствуй!
***
Канцелярская фифа (с утра пораньше нервная):
— Не морочьте вы мне, бабка, голову! Я вам не машина!
Бабка (вроде бы не имея права нервничать):
— Если бы ты, моя девочка, была машиной, так не ругалась бы по крайней мере.
***
«Иди, чтоб ты в Тинево зашел!» — кляли в нашей деревне старики. И нигде никакого Тинева вокруг не было.
Неужели это от тины,— чтоб тебя тиной в речке какой затянуло?
Баба все роптала да ойкала: «Ой, горе, горе!..» И начали ее звать Горей. Ну, а мужа — соответственно — Горем.
Пошел однажды дядька Гор на заработки с косой в княжеское урочище Писаревщину. Махал, потел целый день, а идя домой (и на самом деле — «ой, горе, горе!..»), потерял заработанную сороковку.
С тех пор и ходит по нашей деревне своя, местная поговорка, лет, поди, около сотни: